Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— Твой Бог может говорить даже с римлянином? — насмешливо спросил Марк. — Думаю, скорее Он захочет, чтобы мое сердце лежало на Его жертвеннике, — сухо сказал он, — особенно после того, что я едва не сделал с одной из самых верных его служительниц. — Он встал в проходе на террасу, спиной к Хадассе. — Значит, я должен твоего Бога винить в тех чувствах, которые испытываю к тебе? Это Его проделки? — Он снова повернулся к ней.

— Прямо как у Аполлона с Дафнией, — горько сказал он. — Знаешь о них, Хадасса? Аполлон полюбил Дафнию, но она была девственницей и не хотела ему уступать. Он упорно преследовал ее, и она убежала от него, прося богов о помощи. — Он хрипло засмеялся. — Они спасли ее. Знаешь, как? Они превратили ее в куст с душистыми цветами. Вот почему на всех изображениях ты видишь Аполлона с венком из дафнии на голове.

Марк снова скривил губы.

— А твой Бог может превратить тебя в куст или в дерево, чтобы защитить тебя от меня и сохранить твою девственность?

— Нет.

Наступило долгое молчание. В ушах Марка стояло только биение его сердца.

— Ты борешься не столько со мной, сколько с собой.

Хадасса покраснела и снова опустила глаза, но не стала ничего отрицать.

— Да, действительно, ты заставил меня испытать такие чувства, каких я раньше никогда не испытывала, — тихо сказала она и снова взглянула на Марка, — но Бог дал мне свободу выбора и предупредил о последствиях безнравственности…

— Безнравственности? — повторил Марк сквозь зубы. Это слово было подобно нанесенной ему пощечине. — Что безнравственного в том, что два человека любят друг друга и наслаждаются любовью?

— Так же, как ты любил Витию?

От этого тихого вопроса Марка будто окатило холодной водой.

— Между Витией и моими чувствами к тебе нет ничего общего! Я никогда не любил Витию.

— Но ты наслаждался с ней любовью, — сказала Хадасса очень тихо, сама пугаясь своей откровенности.

Марк посмотрел ей в глаза, и гнев у него пропал. Ему было стыдно, но он не мог понять, почему. Ведь не было же ничего плохого в том, что он делал с Витией. А может, было? Но она сама приходила к нему. После первых нескольких раз она приходила к нему ночью даже тогда, когда он ее не звал.

— А я ведь мог бы тебе приказать, разве нет? — сказал он, печально улыбнувшись. — И если бы я потребовал от тебя подчиниться, что бы ты стала делать, — может, бросилась бы вниз, с террасы?

— Ты бы не потребовал от меня этого.

— Почему ты так в этом уверена?

— Потому что ты честный человек.

— Честный… — горько усмехнувшись, произнес Марк. — Как легко может единственное слово остудить человеческий пыл. И лишить человека надежды. Что ты, не сомневаюсь, и делаешь. — Он посмотрел на нее. — Я римлянин, Хадасса. Прежде всего, я римлянин. И не уповай слишком на мое самообладание.

Снова над ними повисло тягостное молчание. Марк знал, что ничто не сможет убить в нем любовь к ней, и был в отчаянии. Если бы не эта вера, которой неотступно следовала Хадасса, он мог бы назвать ее своей. Если бы не этот ее Бог…

Хадасса встала.

— Можно мне идти, мой господин? — тихо сказала она, уже как служанка.

— Да, — спокойно ответил он, провожая ее глазами. Когда она уже открыла дверь, он окликнул ее.

— Хадасса, — сказал Марк, чувствуя, как любовь разрывает его изнутри. Единственный способ овладеть ею, на его взгляд, состоял в том, чтобы пошатнуть в ней эту упрямую веру. Но не пошатнет ли он при этом и ее саму? — А что этот твой Бог вообще сделал для тебя?

Девушка довольно долго стояла в дверях к нему спиной и молчала.

— Все, — наконец тихо ответила она и ушла, так же тихо закрыв за собой дверь.

* * *

В тот же вечер Марк сказал отцу о том, что намерен подумать о приобретении собственного жилья.

— Наш неожиданный переезд в Ефес заставил меня подумать о безопасности наших средств, — сказал он. — Если мы вложим золотые таланты в приобретение второй виллы и организацию развлечений для знатных римлян, эта проблема быстро решится.

Децим посмотрел на него, прекрасно зная, что истинная причина такого решения Марка не имела ничего общего с данными «размышлениями».

— Я понимаю тебя, Марк, — сказал он. И он действительно понимал.

29

— Хадасса! — позвала Юлия, едва войдя в дом и устремившись наверх, в свои покои. — Хадасса!

— Да, моя госпожа, — ответила Хадасса, поспешив к ней.

— Иди сюда, быстрее, быстрее! — сказала Юлия и, как только Хадасса вошла в ее покои, закрыла за ней дверь. Она смеялась и кружилась по комнате, потом сняла тонкую шаль, покрывавшую ее голову. — Мы с матерью сегодня утром ходили в Артемизион, и я едва в обморок не упала, когда увидела его там.

— Кого, моя госпожа?

— Атрета! Таким красивым я его еще никогда не видела. Ну просто бог, сошедший с Олимпа. На него смотрели все. Он был всего в нескольких метрах от меня. Пока он поклонялся, с ним было двое стражников. Я думала, что умру, — так у меня сердце заколотилось. — Она прижала руки к сердцу, будто старалась его успокоить, после чего стала рыться в своих вещах. — Мама сказала, что нам нужно оставить его в покое, и не мешать ему поклоняться богам, — угрюмо добавила она.