Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— Что ты сказала? — прошептала Феба.

Хадасса подняла глаза.

— Иисус воскресил из мертвых моего отца, — повторила она, и на этот раз в ее голосе не было ни малейшей дрожи.

— Но как?

— Не знаю, моя госпожа.

Децим подался немного вперед.

— Ты сама видела, как это произошло?

— Это было задолго до моего рождения.

— Хадасса, — сказал Марк, пытаясь скрыть свое раздражение, — ведь ты только слышала об этом от других.

Хадасса посмотрела на него, и в ее глазах ясно читалась ее любовь к нему.

— Ничто из того, о чем я говорю, не может тебя убедить, Марк. Это может сделать только Святой Дух. Но я знаю, что Иисус воскрес. И я чувствую, что Он сейчас здесь, со мной. И то, что Его Слово истинно, я вижу каждый день. С самого сотворения весь мир говорит о Божьем плане, явленном через Его Сына. Он подготовил каждого из нас с самого начала. В смене времен года, в том, как цветы расцветают, умирают и бросают семена, чтобы началась новая жизнь; в закате и восходе солнца. И жертва Иисуса также видна нам каждый день, если только у нас есть глаза, чтобы видеть.

— Нет, как это ты не видишь? Это всего лишь естественный ход вещей.

— Нет, Марк. Так Бог говорит с человечеством. И Он вернется.

— Твоя вера слепа!

Хадасса посмотрела на Децима.

— Если ты смотришь на солнце и отворачиваешься, ты видишь солнце, мой господин. А если ты смотришь на смерть, ты видишь смерть. В чем твоя надежда?

Глаза Децима заблестели. Он откинулся назад.

— У меня нет никакой надежды.

Марк отвернулся. Он увидел, как потускнели глаза у отца, какая боль отразилась на его лице. Внезапно Марка охватило чувство стыда. Возможно, он был неправ. Может быть, лучше иметь ложную надежду, чем не иметь ее вообще.

— Можешь идти, Хадасса, — сказала Феба, поглаживая Децима по плечам, пытаясь тем самым как–то утешить его.

И тут Хадасса впервые не сделала того, что ей было велено. Она опустилась на колени возле дивана и, в нарушение всех неписаных правил, взяла в свои руки руку хозяина. Затем она совершила и вовсе непростительную вещь, посмотрев Дециму прямо в глаза и заговорив с ним на равных.

— Мой господин, чтобы принять Божью благодать, необходимо жить с надеждой. Если ты только исповедуешь свои грехи и поверишь, Господь простит тебя. Проси, и Он придет, чтобы жить в твоем сердце, и ты обретешь тот покой, которого тебе не хватает. Нужно только верить.

Децим увидел в глазах Хадассы любовь, ту самую любовь, которую он всегда хотел видеть у своей собственной дочери. Простые черты лица Хадассы и ее карие глаза светились теплом, исходящим изнутри, и в какой–то момент Децим увидел в ней ту красоту, которую видел в ней и которой хотел обладать его сын. Эта девушка верила в невероятное. Она верила в невозможное. Причем верила не с упрямством и гордостью, а с той чистой и детской невинностью, которую этот мир испортить не мог. Не задумываясь о том, какому риску подвергает себя, она делилась со смертельно больным человеком своей надеждой, которую он мог принять.

Наверное, Децим не мог поверить в то, что она говорила, он не мог поверить в ее невидимого Бога, — но он верил в нее.

Грустно улыбнувшись, он прикоснулся другой своей рукой к ее щеке.

— Если бы не Юлия, я дал бы тебе свободу.

Хадасса нежно сжала его руку.

— Я свободна, мой господин, — прошептала она. — И ты тоже можешь стать свободным. — Она медленно встала и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

* * *

Атрет поднялся на колесницу и приготовился к помпе, или церемонии открытия. Его золотые и серебряные латы и шлем были тяжелыми и нагрелись на солнце, хотя еще стояло раннее утро. Он поправил красный плащ на плечах и огляделся, чтобы посмотреть, как готовятся к зрелищам другие гладиаторы. Всего их было двадцать четыре человека; чтобы завоевать свободу, ему предстояло убить пятерых.

Серт на этот раз выставил самый пестрый состав. В колесницах стояли димахери, гладиаторы, вооруженные кинжалами; самниты с мечами и щитами; велиты, или гладиаторы, которые были вооружены копьями, и сагиттарии, вооруженные луками и стрелами. Было четыре есседария, которые правили своими собственными украшенными колесницами, каждая из которых была запряжена двумя лошадьми, а за ними следовали андабате, сидевшие верхом на сильных боевых конях, лица этих воинов были закрыты забралами — это означало, что они сражались с ограниченным полем зрения. В колеснице, которая стояла сразу за колесницей Атрета, стоял африканский ретарий с трезубцем и сетью. Толпа будет без ума от этого зверинца.

— Жрецы выходят, — сказал возница Атрета, ловко беря в руки поводья. Атрет увидел жрецов, одетых в белые туники, украшенные красными узорами. Жрецы выводили белого быка и двух баранов, чтобы принести их в жертву. Жертву приносили, для того чтобы этот день был удачным для зрелищ. Атрет цинично скривил губы, зная, что для зрелищ хорош любой день. Ни один жрец не осмелится отменить зрелища, какие бы недобрые знамения он ни увидел в обряде жертвоприношения.