Веяние тихого ветра [A Voice in the Wind]

— Никогда не видела таких блюд, — сказала она, с восторгом глядя на творения повара.

— Конечно, не как во дворце императора, но это лучшее, что я могу сделать, — Сейан поднял голову, когда вошел Енох. Вытерев пот со лба, повар еще раз критическим взглядом оглядел приготовленные блюда и сделал несколько небольших изменений.

— Все пахнет и выглядит так удивительно, Сейан, — сказала Хадасса, испытывая гордость от того, что ей довелось видеть его последние приготовления.

Весьма польщенный, Сейан был щедр.

— Можешь попробовать все, что останется после пира.

— Она не прикоснется ни к одному из этих блюд, — кратко сказал Енох. — Свинина, миноги, морские ежи, икра, теленок, сваренный в молоке своей матери, — брезгливо произнес он, и его передернуло от отвращения, — наш закон запрещает нам есть все нечистое.

— Нечистое! — повторил Сейан, едва не лишившись чувств. — Да ваш иудейский Бог пальчики облизал бы, едва посмотрев на все это. Горькие травы и пресный хлеб! И это все, что едят иудеи.

Енох не обратил внимания на слова Сейана и приказал нескольким слугам взять блюда. Затем он посмотрел на Хадассу взглядом строгого отца.

— Тебе нужно очиститься после сегодняшнего вечера.

Съежившись при такой оценке кулинарного таланта Сейана, Хадасса бросила взгляд на повара. Его лицо покраснело от гнева.

— Возьми это блюдо, — сказал Енох, брезгливо указав на нарезанную свинину. — Постарайся не прикасаться к этому, — Хадасса подняла блюдо и вышла из кухни вслед за Енохом.

Когда Хадасса ставила это блюдо перед Юлией, та смеялась, разговаривая о чем–то с Октавией. Повелев взмахом руки Хадассе отойти, Юлия начала есть медузу и икру, а Клавдий выбрал свинину, приправленную моллюсками. Енох стал разливать в серебряные кубки вино, а несколько музыкантов тем временем тихо заиграли на свирелях и лирах.

Хадасса отошла к стене. Она с облегчением увидела, что Юлия снова смеется и разговаривает, хотя и догадывалась, что Юлия делает это не из искренней радости, а чтобы только не огорчать своих друзей. При всей той жизнерадостности и веселости, на которую Юлия была способна, в ней все же была такая пустота, которая Хадассе причиняла боль. Хадасса могла ее успокоить. Она могла ей служить. Она отдавала ей всю свою любовь. Но эту пустоту она заполнить не могла.

Боже, она нуждается в Тебе! Она думает, что все те истории, которые я ей рассказываю, предназначены для развлечения. Она ничего не слышит. Господи, я так бессильна. Хадасса испытывала к Юлии огромную нежность — это чувство напоминало ту нежность, которую она испытывала к Лии.

Молча прислуживая, Хадасса наслаждалась красотой этого вечера. Неприметно играли в углу музыканты, и по залу мягко разливались негромкие звуки свирели и лиры. Все было прекрасно — люди, одетые в тоги и драгоценности, украшенное цветами помещение, разноцветные подушки, еда. Однако Хадасса видела, что при всей праздничности и щедрости вечера атмосфера вовсе не была радостной.

Децим Валериан выглядел усталым и бледным. Феба Валериан явно беспокоилась за него, но пыталась не докучать ему своими вопросами. Октавия откровенно флиртовала с Марком, которому это явно надоело. Смех Юлии казался каким–то неестественным, хотя она изо всех сил старалась выглядеть счастливой — не столько перед своей семьей, сколько перед Октавией. Из всех присутствующих по–настоящему счастливым выглядел, пожалуй, только Клавдий, который забыл обо всем на свете, любуясь красотой своей юной невесты.

Хадасса научилась искренне заботиться об этой семье. Она непрестанно молилась за нее. Сейчас, на пиру, все члены этой семьи выглядели какими–то неискренними, и каждый из них при этом преследовал свои цели, одновременно борясь как со всеми окружающими, так и с самим собой. Неужели в природе римлян постоянно находиться в состоянии войны? Децим, самостоятельный и трудолюбивый человек, сделавший себя и семью богатыми, теперь стремился к тому, что его собственное богатство приказывало ему сделать со своими детьми. Феба, преданная и любящая жена, искала утешений и благословений у своих каменных идолов.

За Юлию Хадасса молилась больше, чем за всех остальных, потому что Бог дал Хадассе возможность служить ей; кроме того, Хадасса видела, что Юлия стала жертвой своего необузданного характера, сочетающего самые сильные черты семьи Валерианов. Она обладала волей, не уступающей по силе воле ее отца, преданностью — хотя и не такой сильной, как у ее матери, — и такой же страстью, какой, по словам окружающих, обладал Марк.

Откинувшись на спинку дивана рядом с Октавией, Марк страдал от ее ласк. Октавия подвинулась к нему и тесно прижалась к нему своим бедром. Марк сардонически улыбнулся и взял с блюда яйцо, окунув его в гусиную печень. Октавия обладала неуловимой грацией похотливой кошки.