Вейн

– Если бы! – Мать вбила кулаки в тесто. – Другие, вон, боятся, чтоб девка в подоле не принесла, а моя сама всех парней распугала. Втемяшила дурь в башку. Вейна, ишь! Не было у нас сроду таких и не будет. Все Ремез, сам на голову скорбный и девку задурил. Повез на ярмарку – кто его просил? – узел показать. А мне теперь расхлебывай.

Хельга обычно молчала, но тогда как бес под ребро толкнул. Крутанулась на пятках, только коса по воздуху хлестнула.

– А вот и стану вейной, слышите?!

Метнулась за дверь.

– Куда? А ну стой! Стой, тебе говорят! Ох, только вернись…

«Не вернусь», – ожесточенно думала Хельга, топая босиком по холодной грязи. Она нарочно не пошла к воротам, а побежала через огород, узкой тропкой между оттаявших грядок. Но с берега поднимался брат и успел перехватить. Сжал запястье так, что брызнули слезы.

– Опять дуришь? Пошли в дом!

– Пусти!

От такого вырвись попробуй. Потащил, только ноги по мокрой земле заскользили. Хельга наклонилась и вцепилась зубами в просоленную морем руку.

– Ах ты, малявка!

От оплеухи загорелась щека.

– Иди, – толкнул брат на крыльцо.

Вечером Хельга, подоткнув подол, стояла коленями на горохе и слушала, не решаясь обернуться. Говорил отец:

– …лодку дают и сети новые.

– Уж больно далеко, – вздохнула мать.

– То-то и оно.

Слова отец ронял тяжело, точно не говорил, а работал.

– Добре, что подальше. У нас-то болтают: чудит девка.

Хельга все-таки глянула через плечо. Бабка сидела, скорбно поджав губы. Мать нерешительно комкала передник. Братовья серьезно внимали отцу, и только младший не мог сдержать улыбки. Наверное, представлял себя в собственной лодке.

– Совсем еще девчонка, – сказала мать.

– Ничего. Просватать и сейчас можно. Обженить годика через два. А лучше на ту осень, пока про ее дурь не выведали.

Хельга сморгнула слезинку. Ну уж нет! Вскочила, расправила длинную рубаху.

– Вот что, отец…

Неизвестно, чем закончился бы ее бунт, виданое ли дело – родителям перечить, но в дверь постучали. Ввалилась толпа. Первым шел староста, где-то за спинами кряхтел дед Ремез. Лица у всех были удивленно-недоверчивыми. Незнакомый монашек улыбнулся Хельге и перекрестился на красный угол, не обращая внимания на прибитый ниже, под иконами, деревянный лик Моряна-покровителя.

– Случилось что? – поднялся отец из-за стола.

– Да вот, – староста протянул пакет с ярко-красным сургучом на бечевке. Печать уже взломали. – Про девку вашу пишут. За ней приехали.

– В монастырь убогую! – ахнула хромоногая тетка. – Убогонькую нашу!

– Ну, школа при монастыре, то верно, – сказал монашек. – А захочет постриг принять или нет, как сама решит.

– Школа? – переспросил недоуменно отец.

А младший брат глянул на Хельгу злобно, видно, чуял уже, что лодка от него уплыла.

– Вейнов обучают, все, как в уставе прописано.

…Хельга со вздохом села на кровати и посмотрела в окно. Стелился туман, заволакивал улицу, и моря за ним не было видно. Как она радовалась, когда вырвалась из деревни. Шалая ходила. А теперь застряла в этой дыре и ждет, ждет – своя воля хуже родительской вяжет.

Под утро приснилось: Дан рядом. Пахнет им, теплом веет. Руку протянула – обнять, почувствовать под ладонью тугую кожу, натянутую на твердые мышцы. Жарко стало там, где и говорить стыдно. Горло задрожало – выдохнуть-застонать от мучительного счастья… Ан нет, ушел. Закусила подушку и завыла, точно псица в зимнюю ночь.

Хельга решительно спустила босые ноги на пол. Хватит, так и с Моряном перевидаться недолго – бултых с обрыва вниз головой. Лучше она в Бреславль пойдет! Что за вейна такая – мира не видела? Погуляет, к вечеру вернется. Вот Дан напугается, если объявится раньше. Представив, Хельга засмеялась от удовольствия. А если не объявится, расхрабрилась она, то подождет еще немного и сама за ним отправится.

Вытащила из тайника мешочек, вытряхнула на стол монеты. Купит себе в Бреславле… Платье? Провела ладонью по расшитому подолу рубахи. Ой, лукав Морян! Как яростно отказывалась дома от рыб и лодок, так же яростно носит теперь поморские одежды. Украшения? Их пускай мужчина дарит. Тогда что же?.. Амулеты! Точно! Как у настоящей вейны!

Пока умывалась и завтракала, туман рассеялся и отступил на зады деревни. Громко кудахтали куры, не поделив распаренное зерно.

Стучали топоры – торопились отстроиться.

Хельга шла, раскланиваясь с новыми знакомыми. В лицо улыбались, а спиной чуяла: шепчутся. Мол, брешет девка или нет, может, впрямь – вейна? Полюбовник-то бросил, вот каково с расхожим жить, добра с ним много не увидишь.

Показался сложенный «в лапу» сруб, хозяйские сыновья заканчивали последний венец. Все парни как на подбор – рослые, плечистые, белобрысые. Поскидывали рубахи, работают-красуются.

– Хельга! – окликнул один, Мнишек. Выпрямился, поигрывая мускулами. Тяжеленный топор легко держит, точно былинку. – Вечером у Дашутки посиделки. Придешь?

А глаза-то масленые. Конечно, к своей, деревенской, запросто не подкатишь, быстро маменьке с папенькой донесут. То ли дело пришлая, с мужиком в одной комнате жила, а женка ему или нет, кто знает?

– Некогда мне.