Вейн

…Несправедливо. Он хорошо помнит ту осеннюю ночь и все, что случилось после, а от жизни до нее остались лишь смутные тени. Иногда всплывает голос, ласковый, насмешливый: «У-у, какой у меня сынуля!» Запах… Духи? Мыло? Разопревшая овсянка с вареньем? Горячее молоко? Что-то родное, уютное. Байковый халат, на вишневом отвороте – пятно от каши. «У-у, сынуля! Хулиган!» Халат до сих пор висит в шкафу. Пятно отстирали, и ткань пахнет порошком и сухой ромашкой, которую бабушка кладет от моли.

Конечно, остались фотографии. С большого портрета у деда в берлоге улыбается симпатичная девушка, года на три постарше теперешнего Юрки. У девушки темно-русые волосы, сколотые в хвост, круглые глаза и розовые ненакрашенные губы. Она совсем не похожа на маму. Просто студентка-первокурсница.

Но почему он так хорошо помнит тот вечер?

Был ноябрь, уже стемнело. Юрка ходил за бабушкой хвостиком и ныл:

– Ну где ма-а-ма? Ну ба-а-ба, где-е-е?

Дед строго сказал:

– Юрий, прекрати! Ты же мужчина.

Он сердито мотнул головой:

– Я маленький.

Через месяц ему исполнялось четыре года.

Дед шелестел газетой. У бабушки в руках пощелкивали спицы, с них свисал полосатый носок. В корзинке крутились и подпрыгивали клубки. Гремел цепью Дик, беспокоился, бегал от огорода к калитке и обратно. Моросил дождь, и Юрке было жалко пса. Подошел к окну, расплющил нос о стекло.

– Иди в будку, – сказал шепотом.

Дик не услышал.

– Ну, сколько раз говорила! – вырвалось у бабушки.

Дед закряхтел.

– А ты мог бы и построже, отец как-никак.

– Рита, – виновато сказал дед, – ты же знаешь. Как об стенку горох.

Юрка представил: тук-тук-тук, скачут, разлетевшись, желтые сухие горошины, закатываются под стол, застревают между вязаными половиками. Шумно, весело! А летом горох зеленый, в стручках. Мама отрывала усатый хвостик, и стручок распадался на две половинки.

– Ну ба-а-а, а где ма-а-ма?

Бабушка рассердилась:

– Ты почему еще не спишь?

Юрка набычился. Не пойдет он спать, пока не вернется мама.

– Федул, чего губы надул?

Дед притянул его к себе и посадил на колени.

– Кафтан прожег. А большая дыра? Одни рукава остались.

Юрка хихикнул, приваливаясь к деду. Пригрелся на его вязаной безрукавке и задремал, продолжая упрямо думать: «Не пойду!»

Разбудил телефон. Громкие трели звучали слишком настойчиво для ночной поры.

Дед спустил Юрку с колен. Бабушка стояла у журнального столика, но почему-то не поднимала трубку. Спрятала руки под фартук. Мамы все еще не было. Сами собой обиженно припухли губы.

Звонок оборвался – дед снял трубку.

– Слушаю!

Юрка дернул бабушку за подол:

– Ну где мама?

Та прижала внука к себе.

– Да, – сказал дед. – Выезжаю.

Мама погибла на той самой улице, название которой Юрка не мог запомнить – то ли Краснокоммунская, то ли Краснокоммунарская. Водитель не виноват, так утверждали в милиции. Женщина бежала по проезжей части навстречу машине, у которой ярко горели фары. Это видели свидетели, припозднившаяся парочка. Мужчина за рулем пытался отвернуть, но автомобиль повело юзом на мокрой дороге.

Спрашивали у бабушки, деда, маминых подруг и коллег. Но никто не знал, что понадобилось ночью на Обводной и куда так отчаянно спешила Дарья Жданова.

Юрка возненавидел телефон. Он подкрадывался к нему на цыпочках, точно к спящему чудовищу, и шептал:

– Сволочь!

Телефон молчал, поблескивая лаковым корпусом.

Став постарше, лет в пять, осмелел и попытался убить пластмассового гада. Тот снова звонил, трели отзывались во всех уголках дома. Юрка придавил подушкой телефон.

– Замолчи! Сволочь! Замолчи!

– Ты что?

Дед взял за плечо и присел рядом на корточки.

– Юрик, что случилось?

– Пусть он замолчит! Гад!

Дед сунул руку за тумбочку, дернул – и стало тихо. Юрка продолжал давить, кряхтя от усердия.

– Что ты делаешь? – Дед хотел забрать подушку, но внук сердито отпихнул локтем. – Юрик, зачем?

Он глянул на него, такого большого и такого глупого. Пояснил:

– Я его задушу!

– Внучек…

Дед поднял его вместе с подушкой, понес в кресло.

– Маленький ты мой…

На следующий день вместо старого белого аппарата стоял новенький, ярко-зеленый. Юрка выждал, когда дед уйдет на работу, а бабушка займется обедом, и упрямо сдернул с кровати подушку. Пусть другой, они все – гады! Телефон спал, Юрка подобрался к нему. Сейчас… Поднял подушку и удивленно замер, держа ее на вытянутых руках.

На зеленую трубку наклеили картинку: щенок под огромным одуванчиком. У щенка были длинные уши и черный нос, рыжие пятна на морде и галстучек. Он смотрел проказливо, казалось, вот-вот вильнет хвостом. Юрка опустил подушку.

Телефоны он больше не душил, но все равно не любил, когда поздним вечером раздавался звонок. Становился раздражительным, ругался с бабушкой и даже хамил деду. Какое-то время это сходило ему с рук, отчего злость становилась только сильнее. Но однажды дед хлопнул по столу и отправил распоясавшегося внука, тогда уже второклассника, в угол. Юрка пошел, сердито вскинув голову, и из-за шкафа крикнул:

– Ее нет, и все! И не было! Никогда не было! Ушла, и пусть! Не хочу! Не надо мне ее!

Дед растерянно кивнул. Больше при нем о маме старались не говорить.