— Ба, — сказал Алдон, варвар и вассал Киссура, — про солнце я и без вас знаю. А вот во дворец пришли беженцы из нашей слободы, две тысячи. Вы подпишите, где их кормить, а то я собью замок не с того амбара.
Тут поднялся господин Даян. Это был человек один из самых честных чиновников во дворце и глава комиссии по выработке нового уложения законов. Господин Нан держал его за глупость и посылал по провинциям, и тот писал отчеты столь глупые, что их принимали за шифровки.
— Бунтовщики, — сказал господин Даян, — требуют суда присяжных, а как эти присяжные расследовали дело про убитую мангусту? Они повесили на площади шестерых стражников, а у ног их положили, в доказательство преступления, пять убитых мангуст, и шестую, впопыхах, кошку!
Кто-то засмеялся над народной глупостью.
— Разве неясно, что мангусту зарыл сам Лахут?! — вскричал министр дорог и каналов.
— Святые — сказал наставительно господин Хардаш, — это люди, от которых одни неприятности.
И все члены совета почему-то посмотрели на Арфарру, как коза на капусту. Господин Чареника опять вспомнил про яичный пирог, у него заныло в груди, и он сказал:
— Этот бунт разбил мое сердце.
Арфарра усмехнулся и сказал:
— Если вы хотите оправдать городскую стражу в глазах народа, не стоит проводить формальное расследование. Лучше объяснить народу, что у Шиманы рыбья чешуя на боках.
Помолчал и добавил:
— Кстати, мангусту зарыл не святой Лахут. Ее убили варвары. Правда, Алдон?
Старый варвар побагровел и стал есть руки со страху.
— В Горном Варнарайне есть поверье, — продолжал Арфарра, — надо взять живого бога, мангусту или тайру, прибить к куску дерева, расстрелять из луков с подобающими заклинаниями и закопать на перекрестке. Каждая стрела, попавшая в зверька, бьет потом без промаха, а люди с такими стрелами считают себя вассалами убитой мангусты.
За занавесом что-то покатилось по полу. Все-таки мангуста действительно образ государя!
Тут другой чиновник, из тех, что имел привычку кувыркаться во взглядах, сказал:
— Господин Нан поощрял богачей, а те закабаляли простой народ. Нынче, ужаснувшись аресту своего покровителя, они толкнули простой народ на мятеж. Надо обещать народу, что мы накажем богачей и продажных чиновников, а имущество их вернем народу и государю, и все успокоится.
Все в ужасе попрятали глаза.
Господин Чареника перестал думать о яичном пироге и начал думать о гобеленах в кабинете господина Нана, которые могли бы вернуться народу, и ему, Чаренике, как части народа, но тут же сообразил, что гобелены из его дворца вернутся народу вместе с гобеленами господина Нана, мысли его запутались, как цифры в отчете, он не знал, что думать и стал молиться.
А потом он поднял глаза и увидел, к своему изумлению, в руках Арфарры грязную книжечку, и узнал в ней некий памфлет о народовластии, который в свое время так разгневал Нана, что министр топтал его ножками, при этом изволил кричать: „Повесить гадину“.
— Прежде чем писать за народ манифесты, — промолвил Арфарра, следует прочитать те, которые пишет он сам.
И Арфарра помахал перед членами совета памфлетом, прогневавшим Нана, что такому человеку, как Арфарра, было, конечно, нелегко, ибо для него памфлеты отличались от указов тем же, чем фальшивые деньги от настоящих.
— Народ, — продолжал Арфарра, — потребует всего, что предлагал в своей речи господин Нан и всего, что хотел заговорщик Андарз, только Андарз требовал от государя назначить министров только с согласия Государственного Совета, а народ потребует от государя назначать министров только с согласия выборного совета всей земли.
Этим дело, однако, не ограничится. Народ разграбит ваши дома и потребует суда над вами. Ваши рабы возьмут себе ваших жен, ваши должники сожгут вас на кострах из долговых расписок; и они выберут в совет всей земли того, у кого шире глотка и бесстыдней глаза; а господин Шимана, для укрепления своей власти, разрушит все храмы, кроме храмов Единому, и сожжет все книги, где упоминаются старые боги. Только один человек может это предотвратить.
Народ, — сказал Арфарра, — требует возвращения господина Нана. Почему бы не выполнить требования народа?
„Я был прав, — подумал Чареника, — они сговорились за счет моей головы“.
Занавес в конце зала распахнулся, и из-за него выскочил государь Варназд. Чиновники попадали на колени. Варназд подлетел к столу, стукнул кулаком и закричал:
— Най — негодяй! Он обманывал меня!
На щеках государя были красные пятна, он был взбешен. Каждый лавочник имеет право бросить неверную жену: а государь не имеет права казнить плохого министра?
— Нан, — снова закричал Варназд, — интриган! Почему, когда он казнил Ишнайю, народ только радовался? Я сегодня же отрублю ему голову!
— Государь, — вскричал Чареника, тыча пальцем в Арфарру, — этот человек три часа совещался с Наном: они сговорились за счет блага народа! Арестуйте его!
Варназд заколебался. „Великий Вей! Какие неподходящие минуты выбирают эти люди для ссор“, — пронеслось в его голове.
— Государь, — громко сказал Арфарра, — если вы сегодня отрубите голову Нану, то через месяц народ отрубит ее вам.