Век амбиций

Людям, взрослевшим в обстановке государственного контроля над экономической и частной жизнью, ограничения в религиозной сфере казались устаревшими. Я встретился с Ма Цзюньянь, двадцатипятилетней участницей христианской певческой группы, которая зарабатывала, выступая в церквях. Это было неслыханно, и я спросил Ма, одобряют ли местные власти их выступления. Ма изумилась: “Иисус учил проповедовать всем… Он не говорил – “Вам нужно получить разрешение на проповедь”. Реальность была сложнее, но я понял ее: она жила настолько самодостаточной жизнью, что редко задумывалась о государстве. Ее группа (примерно полсотни человек) поселилась в общежитии на ухабистой торговой улочке, заполненной киосками с паровыми пирожками и овощными лотками. Группа была не вполне легальной, однако же не скрывалась. Плакат на стене гласил: “Пекин принадлежит Богу”. Этот лозунг не бросался бы в глаза, если только не знать, что Пекин принадлежит компартии.

Ма репетировала с коллегами танцевальный номер под аккомпанемент гитары, пианино и барабанов. В сырой комнате было много людей. Юноши пятнадцати-двадцати лет прыгали, выкрикивая: “Это сила Святого Духа! Ничто не может остановить ее!” Я видел подобное в Западной Виргинии и чикагском районе Саутсайд, однако в Китае это было в диковинку. Ма и ее друзья, в отличие от родителей, взрослели, когда христианство перестало быть опасным секретом. Западная религия приобрела определенный шик благодаря, например, Яо Чэнь – очень популярной телеактрисе. Когда Ма и ее друзья закончили репетицию, они опустили головы и зажмурились. По их щекам текли слезы. Женщина в центре подняла голову и попросила у Господа, чтобы Китай “стал христианской страной”.

Вряд ли Китай окончательно повернется в сторону христианства. Скорее всего, страна воспримет самые удобные аспекты западной религии и философии – и отбросит остальное, как это было с марксизмом, капитализмом и прочими идеологическими заимствованиями. С другой стороны, в контексте попыток самоопределения Китай уже стал христианским – в той же степени, в которой он стал страной влюбленных, страной правдоискателей, страной ниспровергателей традиций. Он стал многоликим.

Глава 22

Культурные войны

Мастерская Ай Вэйвэя произвела на меня странное впечатление. Его помощники не сидели без дела. На стенах висели чертежи. Однако сам Ай оказался в “чистилище”: ему позволили заниматься искусством, но запретили уезжать из столицы. Милиция потребовала, чтобы Ай предупреждал ее об уходе: “Я должен сообщать, куда иду и с кем намерен встретиться… Чаще всего я подчиняюсь приказам, потому что это ничего не значит. Кроме того, я хочу показать, что не боюсь. Я не скрываюсь. Они могут следить за мной”. Недавно журнал ArtReview опубликовал свой рейтинг самых влиятельных людей в мире искусства и поставил Ая на первое место. Тот заявил, что это абсурд и что он “не чувствует себя влиятельным”. Напротив, Ай ощущал себя очень уязвимым: впервые за долгое время он оказался заложником обстоятельств.

Ай Вэйвэя освободили из тюрьмы в разгар битвы за влияние на китайскую культуру. Вскоре после его освобождения Ху Цзиньтао пообещал заботиться о “культурной безопасности” Китая и предупредил, что “международные враждебные силы упорно стремятся к… вестернизации и расколу страны”. Ху призвал соотечественников “бить тревогу и не терять бдительности”. Партия задалась вопросами: кто будет определять границы китайского искусства, идей, развлечений? Кому поверит общество: правительству, диссидентам, магнатам или разоблачителям?

КПК воспользовалась рецептом, сработавшим в экономике (планирование, инвестиции и навязывание правил), и применила его к культуре. В числе первых жертв оказались “шоу выбора” – самые популярные на ТВ. Телеканалам приказали убрать из эфира “повторяющиеся программы, включая передачи о любви, браке, дружбе, а также конкурсы талантов, ‘душещипательные’, игровые и эстрадные программы, ток-шоу и реалити-шоу”. За три месяца количество передач сократилось на две трети. Телевидение вернулось к “исконным ценностям социализма”.