Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Итак, как же быть с многочисленными противоречиями, лежащими в основе отношения Тургенева к России? Он принадлежал к правящей элите и в то же время презирал эту элиту; был предан идее европеизации, но язвительно отзывался о поверхностной европеизации дворянской верхушки. Теоретически он видел оправдание своей жизни в самоотверженном стремлении облегчить удел крепостных, но его первая попытка наделить своих крестьян некоторой свободой потерпела полное фиаско, а второй шаг в этом направлении не дал им никакого материального улучшения жизни. Он любил свою страну и хотел бы отдать за нее жизнь, но не мог выносить повседневной жизни в столице и унизительной службы. Сделавшись изгнанником, он не горел желанием вернуться в Россию: свои гражданские права он отстаивал скорее из принципа, чем из стремления вернуть себе право на жизнь в родной стране. В изгнании ему хотелось оторваться от России, но выяснилось, что он не способен на это ни эмоционально, ни интеллектуально. Все его заявления о том, что интереснее читать Шекспира, чем протоколы Государственного совета; что, поскольку он больше не может принести пользу России, он ничем ей теперь не обязан; что он наслаждается удобством и приятностью жизни в Англии и чувствует себя чужим России – все это ни к чему не вело126. Тургенев оставался связан с Россией семейными узами, тяготившими его, поскольку он знал, что, после того как он стал изгоем, его братья пострадали в служебном и финансовом отношении. Более того, Тургенев продолжал в душе считать себя российским подданным, привязанным к государю чувством чести, которое было у него в крови как часть имплицитного договора между дворянином и монархом. Он никогда не мог полностью разрешить противоречия между несколько раболепной этикой рыцарского послушания и служения сюзерену и своим представлением об универсальных правах и достоинстве человека. В конце концов, после царского помилования, Тургенев не выказал желания вернуться в Россию или возобновить службу на благо своей страны. Его политические брошюры, писавшиеся чаще по-французски, чем по-русски, и издававшиеся за пределами России, казалось, были адресованы больше французской читающей публике, чем российским соотечественникам, хотя во Франции Тургенев оставался маргиналом в публичных дебатах. Когда же он попытался обратиться к актуальным политическим проблемам российской общественной жизни, его отвергли как пережиток ушедшей эпохи. Физически находясь в авангарде цивилизации, Тургенев внезапно почувствовал себя безнадежно устаревшим в родной стране.

Эти многочисленные противоречия демонстрируют всю сложность темпоральности изгнания. Несмотря на успешную адаптацию к пребыванию в Англии и Франции и значительный интерес к тамошней общественной жизни, Тургенев не мог сбросить бремя прошлого. Пересечение российской границы не привело к моральному и бытийному разрыву с родиной, поскольку узы, связывавшие его с русской жизнью, сохранились, невзирая на его враждебное отношение ко многому в родной стране – от ее политической структуры до повседневной жизни и нравов соотечественников. Хотя на Западе он пользовался большей свободой, позволявшей беспрепятственно развивать свою либеральную, самоопределяющуюся идентичность, Тургенев не сумел превратить жизнь в диаспоре в увлекательную субверсивную форму самосозидания127. Многоплановое осознание себя как члена элиты и патриота, ответственного перед своей страной, пробуждало в его душе чувства бессилия, вины и отчаяния. Если бытийно он только выигрывал от положения изгнанника, то потеря политического влияния мешала ему примириться со своим новым местонахождением.

Важно понимать, что двойственное отношение Тургенева к России сложилось еще до его изгнания. Мы видели, что, начиная с самого первого путешествия за границу в 1808 году, посещение чужих стран парадоксально укрепляло его любовь к собственной. В то же время, сравнивая родную страну с зарубежными, он представлял ее в неблагоприятном свете, как место, где постоянно попирается человеческое достоинство и на всех уровнях, от крепостных до аристократов, властвует моральное унижение человека. В этом смысле изгнание не привело его к чему-то радикально новому, а только усугубило уже имевшиеся противоречия, делая их все менее разрешимыми. Точно так же, как мы видели, никуда не делся и габитус российского дворянина – укорененная в понятии чести верность царю. Тургенев, хотя он жил в качестве свободного человека в свободной стране, продолжал страдать от дилеммы: как оправдаться в глазах государя, не поступившись своей гордостью? Амбивалентность присутствовала в нем и до, и после изгнания.