Век Екатерины Великой

– Надо заняться сей болячкой как можно скорее, – вскричала она, перекрестившись. – Бедная, бедная княжна Шереметьева, дитя еще! Ах, кабы знали таковое средство!

Екатерина задумчиво кивнула головой.

– Слышала, будто английский король Георг и вся его семья сделали себе таковую прививку. Чем же я хуже?

– Так-то оно так, матушка – голубушка, но обязательно надобно вам сходить еще к чудотворной иконе.

– К той, что на Шпалерной?

– Да, к той, что в Петербург из Москвы привезла сестра царя Великого Петра, Наталья Алексеевна.

Екатерина оживилась.

– Да-да, слышала об оной истории. Надобно пойти вместе с Павлом. И вы с Анечкой с нами пойдете. Икона и в самом деле чудотворная. Говорят, много людей исцелила, многих защитила от бед.

– Чудотворная! И первая исцелилась сестра патриарха Иоакима Ефимия в прошлом веке, еще моя бабушка была жива. У нее много лет не заживала рана в боку.

Наутро императрица вызвала своего доктора, Роджерсона. Приказала ему найти где угодно такового медикуса, который смог бы сделать подобную прививку. В то же утро в Англию помчалась депеша в русское посольство к графу Ивану Григорьевичу Чернышеву (он уже год как находился там чрезвычайным послом), с наказом пригласить в Россию лучшего доктора, умеющего проводить подобные процедуры. Им оказался английский доктор Томас Димсдейл. Без промедления он прибыл в Россию вместе со своим сыном. Заодно императрица затребовала графа Чернышева назад в столицу: надобно было заниматься переоснащением и перевооружением флота, ибо турки, недовольные присутствием русских в Польше, по тайной указке союзной Франции намеревались объявить России войну.

Встретили доктора с распростертыми объятьями. Первым делом Димсдейл подарил императрице двух маленьких собачек-левреток, чему Екатерина Алексеевна весьма обрадовалась, поскольку к животным и птицам всегда была неравнодушна. У нее когда-то и болонка, и попугай, и канарейки поживали, одно время – белочка и обезьянка. Екатерина с большим интересом наблюдала, как в ответ на ее любовь к ним сия живность отвечала тем же.

Не откладывая, Димсдейл велел назавтра найти кого-нибудь из детей, болеющего оспой. Нашли семилетнего сына вахмистра Александра Маркова. Но сначала осторожный англичанин провел эксперимент с кадетами военного училища. Однако Екатерина, у коей все дни были расписаны по часам, не дожидаясь результата, потребовала провести прививку, как и назначила с самого начала, двенадцатого октября. Государыня отправилась в Царское Село, следом туда поехал и Димсдейл. Прививки императрице и наследнику сделали без промедления и почти безболезненно. Григорий Орлов сидел рядом, нахохлившись и страшно болезненно морщился, когда доктор проводил зараженной ниткой по надрезанному предплечью императрицы. Сам после оной процедуры, крепко поддерживая, отвел ее в спальню. Первую ночь после прививки императрица спала, как в забытьи. Проснувшись, она почувствовала, что температура поднялась, и ей не хотелось открывать глаза. Фрейлины, дежурившие у нее, разговаривали очень тихо. Императрица прислушалась. Послышался приглушенный голос Марии Перекусихиной:

– Она, сказывают, убила сто двадцать семь своих крепостных…

– Ох и лютая сия Салтычиха, – перебила ее такожде полушепотом Протасова. – Крепостных своих девок не токмо за косы таскала, так живьем волосы вырывала.

– Удивляюсь, – говорила фрейлина Полянская. – Мы ж с ней одного года. Муж ее умер, когда ей было двадцать шесть лет. Оставил ей столько богатства – поместья в Московской, Вологодской и, кажется, в Костромской губерниях. Живи себе!

– А огромный дом в Москве! Около Большой Лубянки и Кузнецкого моста…

– Как люди терпели таковое? – паки послышался возмущенный голос Перекусихиной. – Спасибо матушке-государыне Екатерине Алексеевне, она приняла челобитную в год, когда вступила на трон, а уж колико лет не могут найти концы.

– Я никак не могу поверить, – вновь вступила в разговор Протасова. – Оная Дарья же Салтыкова считалась высокородной дворянкой, ее уважали за набожность, за частое паломничество к святыням, она жертвовала деньги на церковные нужды и раздавала милостыню убогим.

– Не представляю, как она делала оное: просто подходила и избивала? – спрашивала сдавленным голосом Авдотья Полянская.

– Мой брат принимает участие в следствии, – сказала Перекусихина. – Он говорит, начиналось с претензий к прислуге – Дарье не нравилось, как помыт пол или выстирано белье. Озлясь, она начинала бить служанку. А била не чем-нибудь, а поленом, утюгом аль скалкой. Боже, какой ужас!

– Потом совсем разошлась, – подхватила нить рассказа Протасова, – девушек привязывали голыми к столбу на морозе, морили голодом, обваривали кипятком. Сама Салтычиха лично присутствовала при расправе, наслаждаясь происходящим.

– Ужас, ужас! Она не человек! – воскликнула Перекусихина.

Екатерина открыла глаза. Перекусихина с искаженным от ужаса лицом крестилась.

Протасова, подняв глаза к иконам, тоже осеняла себя крестом.

– Не надо больше об сей душегубке, прошу вас, – попросила Екатерина почти шепотом. Все кинулись к ее изголовью.