Век Филарета

Синод указал дерзкому монаху, что «непозволительно преступать пределы своего звания и своих обязанностей», тем более упрекать церковную власть изданием Алькорана на русском языке или называть наводнение 1824 года, мятеж 1825 года, холеру 1830-го и пожар Зимнего в 1837 году знамениями гнева Божия. Хотели Глухарёва наказать примерно, но Филарет не дал. Он помог отцу Макарию перейти в орловский Волховский монастырь для продолжения своего перевода Ветхого Завета… Но всё втуне. Так же напрасны и надежды Агафангела.

– Справедливо, что при издании русской Библии возникнут роптания со стороны лиц суеверных или упорствующих в темноте невежества. Но из опасения возмутить покой суеверия и косности можно ли лишать верные души истины? – с пафосом закончил Агафангел, не сознавая, к кому он обращался.

Монаха отпустили. Тут же взял слово московский митрополит и решительно заявил, что пора открыто возобновить русский перевод Библии и издать от имени Святейшего Синода.

– Одни запретительные средства не довольно надёжны тогда, когда со дня надень всё более распространяется любознательность. Люди бросаются во все стороны, в том числе и на ложные дороги, так почему не предложить им верного пути? Начнёмте постепенно, издадим славянскую Библию, но с пояснительными примечаниями. Начнёмте!

– На последнее я согласен, – одобрительно заметил Филарет Амфитеатров.

– В Православной Церкви сохранение и распространение спасительных истин веры обеспечивается сословием пастырей, – тихо, с видимым усилием заговорил митрополит Серафим. – Издание же толкований опасно. Сие может ослабить благоговение, питаемое православными к святым отцам. Предмет веры станет предметом одного холодного исследования. Пойдут споры. В ум человеческий заронится мысль, будто Слово Божие нуждается в человеческом оправдании. Может ли быть народ судией в делах веры и закона? Полагаю мнение почтеннаго московскаго владыки неосновательным.

Молчание в присутственной зале нарушил обер-прокурор, казавшийся в отличном настроении.

– Ваше высокопреосвященство! – забасил он, оглядывая непроницаемые лица стариков архиереев. – Серафим действовал слишком прямолинейно, надо подрессорить. Соображения, высказанные московским владыкой, видятся всё же весомыми. Предлагаю поручить ему составление на сей счёт письменного доклада, коий затем и рассмотрим.

На том заседание закончилось.

На заседаниях Синода более Филарет не вспоминал ни о своём толковании Книги Бытия с переводом священных текстов на русский, ни о русском переводе Евангелия, однако доклад московского владыки прочитали и обсудили, дружно признав: всякое толкование Священного Писания излишне и опасно. Журнал заседаний Синода с этим мнением был подписан владыкой Серафимом и утверждён государем Николаем Павловичем 7 марта 1842 года.

Филарет о том не знал, проболев несколько дней. Раньше бы он поднялся, а нынче тяготила одна мысль о присутственной зале. 9 марта Филарет приехал в Синод, но за обсуждением мелких дел никто ему ничего не сказал о главном. 10 марта владыка уехал с половины заседания, почувствовав нездоровье, и тут-то митрополит Серафим огласил высочайшее одобрение на запрет русской Библии.

Тем временем в Троицкую лавру прибыла синодская следственная комиссия. Всех виновных в выписке злосчастного литографированного перевода собрали в залу академии, где с каждым подолгу беседовали. Члены комиссии знали, что порадуют графа.

Вопреки уверению владыки Филарета, будто в лавре нет ни одного экземпляра перевода, оный обнаружен был у послушника Мелетия. Тот в официальном объяснении написал, что получил перевод от «неизвестного лица», что дало прекрасное основание провести усиленное дознание. Определив каждому положенное наказание, Комиссия отбыла в Петербург.

В мае закончились заседания Святейшего Синода. По обыкновению, архиереи писали на высочайшее имя прошения об увольнении в епархию. На прошении митрополита Филарета Николай Павлович написал: «Может ехать» – и только, а ранее всегда приписывал: «…с возвращением к началу работы Св. С.». Это было увольнение, хотя формально владыку не лишали звания члена Синода.

15 мая он покидал Петербург, Лошади давно были заложены, вещи отнесены в карету. На набережной Фонтанки собралась небольшая толпа почитателей Филарета, желавших получить благословение. Сам же владыка почему-то медлил.

Когда он вышел в чёрном подряснике и чёрной скуфье, изумлённые насельники подворья увидели лицо его мокрым от слёз. Всё тем же точным и лёгким жестом владыка раздавал благословение, а слёзы неудержимо катились из старческих глаз.

Не из-за царской немилости горевал он. Когда вернулся утром из лавры, келейник доложил, что повреждены замки на сундуках, а шкатулка митрополита открыта. Что искали? Крамолу? Тайные умыслы? Ересь?.. После десятилетий многоскорбного монашеского служения, после орденов… Больнее всего была оскорбительная грубость обыска.