Век Филарета

Улыбка исчезла с лица митрополита. Он задумался, будто не замечая волнения графини, но вскоре обратил на неё участливый взгляд.

– По канонам церкви греха в вашем поступке нет. Оба в совершенных летах и свободные. Да и браки, заключённые без дозволения родителей, также не расторгаются, ежели не оказывается законных препятствий. Будь то любая иная семья, вы могли бы вздохнуть свободно, но тут семья царская!..

– Поверьте, владыко, – с жаром заговорила Потёмкина, – вольность и некоторый цинизм в поведении великой княгини наносные. В словах, но не в сердце! Потому она и стремилась к браку, который подвергает её страшной опасности!

– Да, – вздохнул старый князь. – Узнай государь, тут же брак расторгнет, отправит Строганова на Кавказ, а дочь – пожалуй что и в монастырь. Император наш имеет высокое представление о своём самодержавии и не терпит его умаления.

«Бедный государь, – думал Филарет, – чего же стоит твоё могущество, если в доме своём ты перестал быть хозяином…»

В тот самый день 22 октября 1853 года в Большой церкви Зимнего дворца проходило таинство крещения внучки императора, великой княжны Марии Александровны. Восприемниками цесаревич просил быть отца и сестру Марию. Церемония текла чинно и торжественно. Отец Василий Бажанов с ласковою улыбкой трижды опустил малышку в огромную серебряную купель и протянул её великой княгине Марии Николаевне. Девочка спокойно смотрела на них голубыми глазками. С молитвою он совершил её миропомазание, а она всё так же тихо лежала на руках тётки.

Наконец августейшего младенца покрыли императорской мантией, отороченной горностаем, и передали в руки деда. Все были в особенном умилении, что, впрочем, не помешало придворным при чтении молитв затеять тихие разговоры на горячую тему. Только сегодня был опубликован императорский манифест о начале войны с Турцией. Все умы занимало множество интереснейших вопросов: кто станет главнокомандующим? Выступит ли в поход гвардия? Долго ли продлится война? Как поведут себя Англия и Франция? Поможет ли нам Пруссия?

Помимо этих общих вопросов, достойны обсуждения были и частные, относительно своих родных и близких, носивших военную форму и теперь долженствующих рисковать жизнью для освобождения восточных христиан из-под турецкого гнёта и возвращения Константинополя под защиту православного креста.

Николай Павлович подождал мгновение, не утихнут ли болтовня и шёпот за спиной, но эти сороки вели себя, как в театре, будто не сознавали ни святости места, ни торжественности обряда. Император бережно передал внучку сыну и обернулся.

Под его тяжёлым взглядом стрекочущая толпа мгновенно притихла. Но начался молебен, под окнами ударили залпы пушек, и разговоры вновь потекли своим чередом.

Николай Павлович весь отдался молитве, истово крестился и совершал поклоны. Рядом стояла его любимица Мария, последнее время почему-то сторонившаяся его, как полагал император, из-за опасения помешать его занятиям. У колонны присела на стул императрица Александра Фёдоровна, к его удивлению, меньше радовавшаяся внучке, чем внукам. По правую руку стоял Сашка, его наследник, на которого он часто сердился, но которого сегодня любил особенно – за этого нежного ангелочка… А ведь Сашка был против объявления войны. Молчал, оба с цесаревной молчуны, а про себя был против, это чувствуется. Вот Колька и Мишка от войны в совершенном восторге, оба тут же запросились в армию, и пусть мальчишки понюхают пороху. Сашке же успешная война да послужит уроком… Что-то скажет сейчас Нессельроде? Депеши из Англии…

Император спохватился, что мысли его ушли далеко от молитв. Впрочем, молитвы могли лишь помочь его армии, сильнейшей в Европе. Более, чем боевые действия с извечно отсталыми турками, его занимали детали послевоенного раздела громадной Османской империи[45].

Подобное настроение разделялось многими, а московский митрополит оказался в меньшинстве. Ректору Московской духовной академии архимандриту Алексию Ржаницыну он писал: «В наше время мы много хвалимся и не довольно каемся. А время советует меньше хвалиться и больше молиться». Муравьёву, уже торжествовавшему победу над неверными, Филарет отвечал: «Вы очень решительно предсказываете падение Турецкой империи, и ей это, конечно, неприятно; да и нам надлежало бы не торжествовать заранее, а подумать, каков будет день Господень…» Адресаты митрополита лишь улыбались стариковской осторожности.