Век испытаний

— Сколько лет? — сказали они одновременно и рассмеялись тут же.

— Двенадцать, товарищ Артём, двенадцать…

Пашка со стороны наблюдал эту встречу и сделал для себя несколько открытий. Во-первых, он совершенно не знал своего дядьку. Нет, ну о его вольнодумских взглядах знали все не только в семье, но и на посёлке, но то, что он вот так запросто может обняться с Артёмом, говорило о многом. Во-вторых, они не виделись двенадцать лет. Это, что же, дядька Степан в революциях уже давненько? И не арестовали его ни разу, молодец дядька!

Двенадцать лет назад, когда им было немногим больше двадцати и страну только начинало по-настоящему штормить, Фёдор Сергеев и Степан Черепанов искренне считали, что терпеть уже больше невозможно, и если восстание не произойдёт сейчас, то оно не состоится больше никогда.

Полем их деятельности поначалу был родной завод Черепанова — паровозостроительный. Сергеев тогда взял на себя всю организационную и публичную часть, провёл агитацию и подготовил почву, постепенно заручившись поддержкой и других харьковских заводчан, а Степан занимался обеспечением всех этих процессов, при этом нигде не светился и подчинялся исключительно Фёдору Сергееву. Зачем же всей ячейке заводской знать, сколько достали оружия и в каком цеху какого завода оно спрятано? Как оказалось, такая стратегия была правильной. Двенадцатого декабря, в тот день, когда должно было начаться вооружённое восстание, войска и полиция прибыли на завод Гельферих-Саде, окружили его, и дознаватели проследовали прямо к месту тайника, из которого через несколько часов должно было быть роздано оружие рабочим отрядам.

Почти никого не успели предупредить о провале, и несколько десятков самых активных членов организации были одновременно арестованы. Черепанов тогда ходил как ни в чём не бывало на работу, каждый день ожидая ареста, но обошлось. Фёдор Сергеев же испытывать судьбу не стал и спустя некоторое время, когда, находясь на нелегальном положении, понял, что революционная группа «Вперёд» потерпела серьёзное поражение, отправился в Питер.

— Будь рядом, Степан! Обязательно поговорим! — Артём, увлекаемый людским потоком, центром которого он сам сейчас был, поднялся по широкой лестнице и вышел во внутренний двор.

Весь путь до сборочного цеха товарищи проделали быстрым шагом, сопровождаемые любопытными взглядами неопределившихся или не вникших в глубину ситуации пролетариев. Те же, кто к концу 1917 года проникся ситуацией и, подстёгиваемый революционным ажиотажем, окунулся в этот котёл, уже знали, кто прибыл на завод с агитацией, и встречали Сергеева приветственными возгласами. Утверждать, однако, что происходящее вызывало единодушный подъём и поддержку, тоже было нельзя: здоровенные кочегары, покрытые с ног до головы, словно шахтёры, угольной пылью, выбрались из своего полуподвала, где они по двенадцать часов в день кормили углём пасти заводских котлов со словами: «О! Васька, глянь-ка, ещё один гусь приехал светлое будущее обещать!» На что Васька — громадный детина с лицом, не выражающим совершенно никакого вдохновения, молвил: «Пятый ужо за месяц». Краем передника Васька вытер пот со лба и завернул назад, в подвал котельной, чтобы не простудиться: «Гуси лапчатые, так и в печку не засунешь…»

Всё происходящее потом напоминало кипящий чайник.

Артём с сотоварищами пробрались сквозь толпу рабочих, шумящую и волнующуюся. Импровизированной трибуной стал слесарный шкаф, положенный набок.

— Дайте слова, дайте слова, это Артём! — Ближние к «трибуне», а значит — самые активные участники волнений — узнали профессионального революционера.

— Да кто он такой, чтобы тут командовать? — кричали другие, не понимая, почему они должны слушать залётного агитатора.

— Ваших послушали, теперь наших давай! — «Активные» продолжали настаивать на своём, и возле Артёма возникла давка, переросшая в драку.

— Вон отсюда, тварь продажная! Эсер! — Щупленький работяга, подталкиваемый сзади толпой, с остервенением кинулся с кулаками на Шпилевского, который по несчастию оказался на пути к Сергееву. Одним ударом щуплый сбил Генриха с ног, в результате чего пенсне его было потеряно и на полу нещадно растоптано. Случился именно тот случай, о котором Генриха Шпилевского неоднократно предупреждали товарищи из ячейки: «Тебе место в конторе, а не на митингах, уж больно ты, Гера, на интеллигентика смахиваешь, так недолго и выгрести на околотке».

Цех многократно повторил эхом победный клич пролетариев: «Дави их!» Щуплый, почувствовав поддержку собратьев, продолжил наступление, увидев перед собой цель — коренастого человека с усами, одетого в чистое пальто поверх кителя. Раз собратья кричат, что нужно давить, — буду давить и вот этот, похоже, у них главный. Свои в обиду не дадут, поддержат!