Век хирургов

Он подошел ближе к Эбботу, глядевшему на него испуганными глазами. Мортон попытался внушить доверие к себе. Он развернулся и указал на своего спутника. «Со мной пришел человек, – сказал он. – Этот человек уже вдыхал придуманный мной газ и может подтвердить его действенность».

Мужчина робко и с опаской оглядел собравшихся, но все же кивнул.

Мортон снова повернулся к Эбботу: «Вы боитесь?»

«Нет», – с трудом произнес Эббот, казалось, он доверял Мортону и готов был сделать все, что тот не попросит.

«Пожалуйста, поднесите это отверстие ко рту, – сказал Мортон, удерживая свой стеклянный сосуд перед лицом Эббота, – и вдохните. Да, сначала вам придется откашляться. Но это пройдет. Вдыхайте глубже…»

Каждое его слово напоминало мне о рыжеволосом Уэллсе. Я не обратил никакого внимания, что Мортон заставил больного вдыхать пары эфира значительно дольше, чем это делал Уэллс.

Эббот издал странный, глухой звук.

Он забормотал что-то, стеклянная трубка выпала из его губ. Его подбородок бессильно опал. Голова беспомощно закатилась назад и теперь покоилась на спинке операционного кресла. Глаза закрылись.

Но даже тогда я ни на одну секунду не мог предположить, что все это представление может закончиться триумфом, который сделал бы невозможное возможным, а ранее немыслимое обыденным и будничным. Я наблюдал – как и раньше в любую минуту готовый зло рассмеяться, – как Мортон отставил стеклянный сосуд, выпрямился, посмотрел на Варрена и повторил те же слова, что произнес Варрен по его приходе: «Ваш пациент готов, доктор Варрен…» Варрен молча склонился над Эбботом. Его лицо было неподвижно, как в таких случаях бывало всегда. Он закатал манжеты своих рукавов и взял скальпель.

Не медля ни секунды, молниеносным движением он сделал первый разрез. В зале царила звенящая тишина. Должен был послышаться тихий стон или вздох – хоть какое-то, хоть малейшее проявление страдания.

Но пациент даже не пошевелился. Эббот не пытался сопротивляться. Варрен ниже склонился над своим пациентом. На лице его впервые отразилось удивление. Он сделал второй и третий разрезы, более глубокие, но из расслабленных губ Эббота и сейчас не донеслось ни звука. Варрен приступил к вылущиванию опухоли. Ничего! Ни стона! Варрен отсек последние участки пораженной ткани, наложил лигатуры и прижал к ране губку, чтобы остановить кровотечение.

И ничего – лишь тишина. Абсолютная тишина…

Варрен выпрямился, все еще держа скальпель в руке. Его лицо было бледнее обычного. Насмешка исчезла с его губ. Его глаза светились, наполненные сиянием невероятного, но все же свершившегося чуда…

«Это, – наконец выговорил он, – не надувательство…» И вдруг по его морщинистым, будто бы иссушенным временем щекам сбежали две капли, оставляя блестящий влажный след. Варрен, этот твердый, упертый, немногословный, подавляющий в себе всякое чувство Варрен – заплакал.

В памяти каждого из нас хранятся образы, которые грешно позабыть или нарушить. И один из таких неколебимых образов в мире моих воспоминаний – это лицо Варрена со сбегающими слезами. А ведь это лицо не исказило бы ни одно из проявлений человеческой муки, поскольку оно перестало реагировать на чужие страдания за многие десятилетия дореволюционной медицинской практики. Слезы стояли в его глазах всего только несколько секунд. Варрен утер их покровительственным жестом и, снова запрятав под стеклянным выражением свои чувства, распорядился вынести Эббота и уложить на операционное кресло другого пациента.

Появившийся на арене пациент страдал от неизвестного заболевания спинного мозга. От него тогда не было другого средства, кроме прижигания каленым железом, что оставляло глубокие ожоговые раны вдоль всего позвоночника и, как и многие прочие, большей частью бездейственные меры, скорее имело отвлекающее действие. Разумеется, в этом случае эффективность Мортонова средства могла быть неопровержимо доказана только в случае, если бы оно смогло утишить и ту ужасающую боль, какой отзывалось прижигание каленым железом. И Мортон одержал еще одну победу: раскаленный добела металл, шипя и плавя под собой живое тело, лег на шею и спину больного. Пациент же перенес невообразимую пытку молча, ни разу не застонав от боли. В какой-то момент самообладание и хладнокровие Варрена снова оказались под угрозой, и ему пришлось побороться с бурным потоком нахлынувших эмоций. Мы видели тогда его, Варрена, слезы, всего несколько в спешке утертых капель. Но я до сих пор не могу представить более убедительного доказательства тому, что утро шестнадцатого октября действительно было решающим для медицины.