Век Константина Великого

Аврелиан, родом из окрестностей Белграда, выглядел более варваром, нежели его предшественник, но, в сущности, он вряд ли меньше годился для трона. В блистательной военной кампании 272 г. он подчинил Зиновию и восток, и слава о его непобедимости незамедлительно возросла до невероятной степени. Марцеллин, губернатор Месопотамии, которого армия вынуждала принять императорский титул, сам сообщил о происходящем Аврелиану. Антиохийцев, служивших глупым владыкам Пальмиры, Аврелиан, наказав бунтовщиков, не тронул. Но богатого Фирма, возвысившегося в Египте, Аврелиан приказал распять как разбойника, явно для того только, чтобы продемонстрировать глубокое и древнее презрение римлянина к египтянам. Тетрика, который находился в невыносимо тяжелой ситуации из-за своего ложного положения в армии и который предал собственное войско в сражении при Шалоне (272 г.), Аврелиан в качестве утешения взял к себе на службу. Если к битвам за объединение страны прибавить еще непрекращавшиеся победоносные бои с варварами, мы поймем, какую прекрасную школу военного искусства прошла страна при Аврелиане. Самые заметные его преемники учились у него и у Проба.

Взаимоотношения Аврелиана и сената предстают в значительно менее благоприятном свете, примерно в том же, что и в случае Септимия Севера. Император возложил на сенат ответственность за все заговоры и волнения в столице и велел казнить многих его членов. Того ничтожного числа документов, которым мы располагаем, недостаточно для вынесения более-менее оправданных суждений. Нельзя сказать, зачем Аврелиан хотел подчинить жизнь гражданина военной дисциплине и почему сенат оказался настолько глух к происходящему, что попытался оспаривать власть у защитника империи. Аврелиан по природе не был жесток, он предпочитал избегать кровопролитий, что очевидно проявлялось в критические моменты. Его называли не «убийцей», а «педагогом сената». Но в его положении только огромная сила духа могла не дать впасть в отчаяние, ослабеть и превратиться в кровожадное чудовище этому всеми презираемому правителю. Трудно даже вообразить судьбу императора той эпохи; непонятно, каким образом даже более уравновешенный человек мог выносить все это сколько-нибудь долго. О приверженности Аврелиана солнечному культу, который во времена позднего язычества был весьма распространен среди солдат, будет рассказано ниже.

Аврелиан погиб от рук заговорщиков из числа своего ближайшего окружения во время похода на персов, невдалеке от Византия. Вероятно, в этом принимал участие только один крупный военачальник, Мукапор; остальные были гвардейцы, которых личный секретарь правителя, будучи сам замешан в проступке и ожидая наказания, сумел заставить действовать с помощью поддельной подписи.

Затем полководцы сообща отправили сенату следующее сообщение: «Счастливые и храбрые войска римскому сенату и народу. Наш император Аврелиан лишился жизни вследствие коварства одного человека и заблуждения хороших и дурных людей. Причислите его к богам, безупречные и почтенные господа отцы сенаторы, и пришлите нам государя из вашей среды, но такого, кто, по вашему суждению, является достойным. Ведь никому из тех, кто находился в заблуждении или совершил злодеяние, мы не позволим властвовать над нами». Письмо делает честь всем – Аврелиану, столь благородно оправданному, сенату и армиям, поскольку из первых строк понятно, что их начальники наконец вступили в соглашение. Они помогали императору завоевывать мир, так что это не мог быть просто beau geste[2], вызванный эмоциональным потрясением.

Но сенат, чье древнее величие было так неожиданно и блестяще признано, отверг оказанную ему честь. Сенат совершил бы большую ошибку, решившись самостоятельно назначить императора после предшествовавших военных правлений. Кроме того, Рим не забывал, что за два месяца, необходимых, чтобы письмо дошло туда и обратно, настроение восточной армии может измениться, стихийно или под чьим-то воздействием. Но войско настаивало на своем решении. Прежде чем сенат наконец сделал выбор, стороны трижды обменялись письмами. В эти полгода все высшее офицерство оставалось на своих местах; никакая другая армия не дерзнула опередить восточную в деле выбора правителя; страх, а может быть, взаимное уважение сохраняли примечательное равновесие между враждующими силами.