Век Константина Великого

Его эдикты о терпимости, из которых сохранился второй, изданный в Милане (313 г.) при участии Лициния, ничего нового, кроме свободы совести и вероисповедания, не дает; позднее объявляется о неограниченной свободе богослужений. Понятие государственной религии было таким образом уничтожено, пока христианство не подобрало сброшенную язычеством оболочку. Одно установление следовало за другим, особенно когда Максимин Даза, из ненависти к Лицинию, и сам Лициний, из ненависти к Константину, принялись оскорблять христиан. Места собраний и прочая земельная собственность, конфискованная во время гонений, была возвращена; христиане открыто пользовались явным благоволением императора, и деятельность их проповедников всячески поддерживалась. Некоторое беспокойство, вызванное недовольством язычников, обнаруживается в уже цитировавшихся законах 319 г., где строго воспрещены частные ауспиции и домашние жертвоприношения, видимо, потому, что тайные совещания за закрытыми дверями во время гаданий и жертвенных пиров начали вызывать опасения. Что же касается эдиктов, обращенных к жителям Палестины и после окончательной победы над Лицинием (324 г.) – к народам Востока, то тут проявляется бесконечная личная преданность императора христианству: все, что совершали гонители, объявлено недействительным, исповедующие эту веру восстановлены во всех правах и им возвращено все имущество. Чувствуется полемический настрой этих официальных указов по отношению к политеизму; там говорится о храмах лжи, мрака, гибельных заблуждениях, еще не исчезнувших, и так далее. Но все это принадлежит не перу Константина, хотя Евсевий утверждает, что видел автограф. Составитель выдает себя по крайней мере в конце второго документа, где император якобы утверждает, что он застал начало гонений «в раннем детстве», тогда как на самом деле в 303 г. Константину было почти тридцать. Но косвенное отношение к этим текстам император, никогда, как можно заметить, если подойти к делу со вниманием, не провозглашавший себя христианином открыто, все же имеет. Его интонации – это интонации сурового завоевателя-деиста, которому нужен Бог, чтобы оправдать собственную жестокость чем-то вне самого себя. «Начав от того британского моря и от тех мест, где, по некой необходимости, определено заходить солнцу, я, при помощи какой-то высочайшей силы, гнал перед собой и рассеивал все встречавшиеся ужасы, чтобы воспитываемый под моим влиянием род человеческий призвать на служение священнейшему закону... Я дошел до стран восточных. Обремененные тяжкими бедствиями, они тем громче взывали к нам о помощи... Рассудите ревностнее все и каждый, какова должна быть сила и милость, отвергшая и уничтожившая это семя лукавых и беззаконных...» Это слова, под которыми подписался бы победоносный калиф. Наполеон примерно так же выражался в своих арабских воззваниях в Египте.

Не исключено, что Константин, приверженец деизма, родившегося из культа солнца и Митры, полагал, будто ему ведома самая общая, а значит, и высочайшая основа всех религий. Иногда он пытался найти нейтральные формы религиозной практики, которых бы равно придерживались и христиане, и язычники. Сюда относится повеление всем народом отмечать воскресенье, читая в этот день усредненный «Отче наш». «Что касается до дня Господнего, действительно воскресного, иногда называвшегося также днем света и солнца, то к ревностному хранению его он располагал и всех своих воинов... Еще не принявшим божественного учения предписал он вторым законом в воскресные дни собираться на открытых площадях, в предместье города, и там, по данному знаку, всем вместе возносить к Богу, подателю всякого блага и самой победы, выученную предварительно молитву: «Тебя единого признаем Богом, тебя исповедуем Царем, Тебя именуем помощником, Тобой приобретали мы победы, Тобой превозмогали врагов, Тебе приносим благодарение за полученные благодеяния, от Тебя чаем и будущих благ. Тебе все молимся и Тебя просим, да сохранишь на многие годы здоровым и победоносным василевса нашего Константина с боголюбезными его чадами». Христиан, думается, удовлетворяла эта молитва, а язычники, которые могли и обидеться на такой открыто возглашаемый монотеизм, были прежде всего солдатами. На то, что поклонников Митры тут не забыли, указывает сам Евсевий своим «днем света и солнца». Насколько характерна эта так называемая молитва! Император, армия, победа – и только; ни слова о нравственности, ни слова о римлянах.