Век Константина Великого

Потоки крови, пролитые во время великих гонений, и гибель бесчисленных мучеников создали поистине ужасающую репутацию последнему периоду правления Диоклетиана и Максимиана. Все попытки определить истинный размер преследований и число их жертв, пусть даже приблизительно, обречены на неудачу. Нет достойных доверия сведений о количестве христиан в Римской империи того времени, а без этих данных произвести подсчет невозможно. Согласно Штойдлину, христиане составляли половину всего населения; согласно Матте, пятую часть; согласно Гиббону, только двадцатую; согласно Ла Басти, двенадцатую, что, вероятно, ближе всего к истине. Точнее всего, пожалуй, будет предположить, что на Западе соотношение составляло один к пятнадцати, а на Востоке – один к десяти.

Оставим ненадолго количественные подсчеты и рассмотрим внутреннюю ситуацию двух великих соперничающих структур – христианства и язычества.

Христианство пришло в мир, повинуясь огромной исторической необходимости, – оно означало конец античности и разрыв с ней и в то же время помогло сохранить ее культуру и передать ее новым народам, которые, оставаясь язычниками, могли бы совершенно варваризировать и уничтожить языческую Римскую империю. Настал срок установить новые соотношения между чувственным и сверхчувственным, чтобы любовь к Богу и ближнему и отрешение от земной суеты заступили место предшествующих взглядов на богов и мир.

За три века жизнь и учение христиан приняли относительно четкие формы. Постоянные угрозы и частые преследования удержали общину от скорого разъединения и помогли ей преодолеть серьезный внутренний раскол. Она извергла из своих рядов аскетов-фанатиков (последователей Монтана и прочих), равно как и любителей умственных построений (гностиков), которые пытались сделать из христианства оболочку для восточных учений и идей Платона. Новейшей и удачнейшей попыткой такого рода стало манихейство, борьба с которым только началась. От предшественников арианства, споривших о природе Второго Лица Троицы, казалось, уже успешно избавились. Хотя касательно отдельных моментов церковного обряда возникало еще множество разногласий, но в период гонений эти различия не представлялись столь важными, как позднее, в эпоху торжества новой веры, когда они оказались причиной постоянных расколов.

Зачастую в то время богословам представлялось вполне допустимым то, что впоследствии считалось противоречащим основам христианского учения. В IV и V веках люди справедливо удивлялись, как могла Церковь терпеть оригеновские умствования и принимать его символическое толкование Писания. Многие другие, почитавшиеся как святые отцы развивавшейся и боровшейся за выживание Церковью, позднее стали считаться наполовину еретиками. В то время новообращенные имели столь различное происхождение, столь разное образование и принимали новую религию по причинам столь несхожим, что полностью унифицировать жизнь и учение было невозможно. Как всегда бывает на бренной земле, те редкие души, которые отличала истинная глубина духовного постижения и подлинная преданность религии, составляли, конечно, меньшинство; большую часть привлекали прощение грехов, о чем много говорилось, обещанное бессмертие души и связанные со святынями таинства, которые, конечно, многим казались простым аналогом языческих мистерий. Рабов привлекали христианские идеи свободы и братской любви, и множество недостойных обращались в новую веру, памятуя о весьма значительной милостыне, которую распределяли между верующими с подлинным беспристрастием, особенно в общине римских христиан.

Большое число героев-мучеников, которые время от времени повышали угасшее было напряжение духовной жизни общин и вырабатывали у верующих презрение к смерти, не столько свидетельствует о внутреннем совершенстве Церкви, сколько заставляет прийти к выводу, что если сторонники некоего дела полны такого энтузиазма, то дело это обязательно победит. Твердая вера в немедленное взятие на небеса, конечно, помогала решиться на смертный подвиг многим людям, мучимым внутренней борьбой, лишенным духовной опоры; так или иначе, цена жизни в этот век страданий и державного произвола была ниже, чем в столетия германо-романского господства. Иногда разражалась настоящая эпидемия самопожертвований; христиане буквально бросались навстречу гибели, и тогда учителя убеждали их поберечь себя. Вскоре мученичество стало для всех блистательным идеалом; места погребений героев стали поистине культовыми, и верующие возложили великую надежду на их заступничество перед Богом. Легко понять, в чем корень их превосходства над прочими святыми; ни одна другая религия не почитала так смертные останки и знаки, как христианство, и ни одна не хранила так бережно воспоминания о пережитых боях. Места гибели мучеников стали памятными, а после гонений ранних императоров, в особенности Деция, подобные достопримечательности можно было обнаружить везде, куда ни ступишь. Преследования Диоклетиана явно были плохо обдуманы, поскольку культ мучеников вошел в состав учения достаточно рано.