Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

Золотистого меда струя из бутылки текла
Так тягуче и долго, что молвить хозяйка успела:
— Здесь, в печальной Тавриде, куда нас судьба занесла,
Мы совсем не скучаем, — и через плечо поглядела. […]

После чаю мы вышли в огромный коричневый сад,

Как ресницы на окнах опущены темные шторы.
Мимо белых колонн мы пошли посмотреть виноград,
Где воздушным стеклом обливаются сонные горы.

Я сказал: виноград, как старинная битва, живет,

Где курчавые всадники бьются в кудрявом порядке;
В каменистой Тавриде наука Эллады — и вот
Золотых десятин благородные, ржавые грядки (I, 128).

«Где обрывается Россия / Над морем черным и глухим»

Крымский пейзаж под Коктебелем

Акварель Максимилиана Волошина

Мед, льющийся из бутылки, таит в себе античные реминисценции, имеющие для Мандельштама особое очарование. Со времен платоновского диалога «Ион» пчелы и мед символизируют поэта и поэзию. Мед — не только универсальное целебное средство в тогдашней медицине, но и символ перехода в иной мир; его клали покойным в гроб и жертвовали богиням смерти. Мед, виноград, виноградники (владения бога Диониса) — все напоминало Мандельштаму о дарах Греции, мифических и литературных. Исподволь возникает Пенелопа, жена Одиссея, — символ верности и постоянства. Появляется и не названный по имени Ясон, которому вместе с аргонавтами суждено вернуть из Колхиды золотое руно; он угадывается лишь в вопросе: «Где же ты, золотое руно?» И наконец — хитроумный Одиссей, напоенный пространством и временем. Ни слова о скитаниях — лишь о возмужании в бурях:

Ну, а в комнате белой, как прялка, стоит тишина,
Пахнет уксусом, краской и свежим вином из подвала.
Помнишь, в греческом доме: любимая всеми жена —
Не Елена — другая, — как долго она вышивала?

Золотое руно, где же ты, золотое руно?

Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,
И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.

Своим стихотворением о «чистой длительности» Мандельштам создал противовес тому времени, которое рушилось на его глазах; он утверждал непрерывность европейской культурной традиции. Смерть и царство мертвых присутствуют не только в стихотворении об асфоделиях, но и в стихах об Одиссее — в виде скрытой угрозы [126].

И для политических событий того времени Мандельштам вскоре найдет собственные слова. 11 октября 1917 года он возвращается в Петроград. Агония правительства и государственной власти продолжалась, армия пребывала в состоянии распада, полиции больше не было. Временному правительству, которое с 8 июля возглавлял Керенский, не удалось укрепить свою власть, завершить войну и добиться поддержки масс. 10 октября 1917 года, за день до возвращения Мандельштама в Петроград, на подпольном заседании своего Центрального комитета большевики приняли решение о вооруженном захвате власти. Восстание было назначено на 25 октября (7 ноября по новому стилю); подготовкой руководил Лев Троцкий. Все то, что большевики пытались позднее изобразить как великое историческое событие, а режиссер Эйзенштейн в своем юбилейном фильме «Октябрь» (1927) преподнес как «штурм Зимнего», в действительности представляло собой довольно заурядный переворот. Троцкий приказал как можно скорее овладеть всеми ключевыми позициями в городе — никто не оказал ни малейшего сопротивления. Лишь Зимний дворец, где находилось — под защитой юнкеров и женского батальона — Временное правительство, удалось взять только через сутки.

В дневнике писательницы Зинаиды Гиппиус сохранилась запись от 27 октября — описание «революционных» событий, которое сильно отличается от более поздних пропагандистских инсценировок:

«Возвращаюсь на минуту к Зимнему дворцу […] Юнкера и женщины защищались от напирающих сзади солдатских банд, как могли (и перебили же их), пока министры не решили прекратить это бесплодие кровавое. И все равно инсургенты проникли уже внутрь предательством.