Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

Попытаемся спокойно продолжить поругание биографии в мандельштамовском духе: биография — тирания, ее приверженность к хронологии, от рождения до смерти, — рабство. Биографическому жанру принадлежат также и слепое поклонение, и беззастенчивое подглядывание. В нем таится неоправданная претензия — разгадать загадку чужой жизни.

Существенно творчество самого поэта, а не нагромождение биографических фактов. Перед событийностью стихов, их пресуществившимся в язык чудом меркнут все превратности жизни поэта. Поэзия — бунт против могущества времени, против тирана Хроноса. Земная жизнь — ничто в сравнении с длящимся и таинственным процессом рождения поэзии. Лучше всех это знала Марина Цветаева; в 1931 году в своей «Истории одного посвящения» (воспоминания о Мандельштаме) она писала:

«Думаю, юмор в сторону, что когда не писал (а не-писал — всегда, то есть раз в три месяца по стиху) — томился. Мандельштаму, без стихов, на свете не сиделось, не ходилось — не жилось»[9].

Стихи, а не куцые законы хронологии определяют жизнь Мандельштама.

Наглядную хронику его жизни, изо дня в день, написать невозможно — до такой степени его биография распылена «реальными силами» истории. Но произведения Мандельштама создавались не в замкнутом внеисторическом пространстве. Это не эзотерические или причудливые фантазии, рожденные игрой ума. В них и за ними то здесь, то там проглядывает жизнь реального человека в конкретную историческую эпоху. Его произведения — особенно в поздний период 1930-х годов — тесно связаны с катастрофическими событиями его собственной жизни. Вот почему даже обоснованное неприятие биографического жанра не исключает документальной биографии, построенной на авторских свидетельствах, — попытку воссоздания жизненного пути, в которой предпочтение отдается творчеству, а сама жизнь осознается как творческий процесс. Только так, подобно самому Мандельштаму в стихотворении 1922 года, можно заглянуть в зрачки веку-зверю, чужому и — своему:

Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки?
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки? (II, 41).

2 Поездка в город Малинов (Варшава 1891 / Павловск 1892–1896)

День рождения в «Неизвестном солдате». Родной город Варшава и кошмар «города Малинова». Один из предков: курляндский часовщик. Имя и его библейские ассоциации: жезл Ааронов, миндальное дерево (четвертая книга Моисеева, проповедь царя Соломона). Отцовская линия: ортодоксальное местечковое еврейство. Бегство в Берлин. Философические сны и кожевенная торговля. Материнская линия: прогрессивное городское еврейство. Вильно: «северный Иерусалим». Город Гаскалы и литваков. Имя Осип как предпосылка ассимиляции. Из Варшавы в Павловск и Петербург. Еврейская «черта оседлости». Отсроченный приезд: неприкаянность в столице, постоянная перемена местожительства. Мандельштам — петербургский поэт и кочевник.

Время и место рождения — и то, и другое упоминается в творчестве Мандельштама лишь единожды. Он словно поставил подпись под всем своим творческим наследием: назвал дату и место. В «Стихах о неизвестном солдате» (февраль — март 1937 года) — реквиеме по «миллионам, убитым задешево» — Мандельштам приводит в восьмой и последней строфе дату своего рождения:

И в кулак зажимая истертый
Год рожденья — с гурьбой и гуртом,
Я шепчу обескровленным ртом:
— Я рожден в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном
Ненадежном году — и столетья
Окружают меня огнем (III, 126).

Ночь с второго на третье января 1891 года: такова эта дата по юлианскому календарю, принятому в дореволюционной России. Разница между юлианским и грегорианским календарем составляла в XIX веке двенадцать дней; современная дата, таким образом, — 14/15 января 1891 года. Учитывая, что поэт родился в полночь, днем рождения Мандельштама принято сегодня считать 15 января 1891 года[10].