Век наивности

— Эллен, наверное, ни разу не видела эту комнату при полном освещении, — сказала Мэй, поднимая разгоряченное единоборством с поленьями лицо и окидывая комнату сияющим вполне простительною гордостью взглядом. Грохот от падения медных щипцов, которые она прислонила к камину, заглушил ответ Арчера, и не успел он водворить их на место, как доложили о прибытии мистера и миссис ван дер Лайден.

За ними последовали остальные — все знали, что ван дер Лайдены не любят, когда обед запаздывает. Комната быстро наполнилась гостями, и Арчер как раз показывал миссис Селфридж Мерри маленькую, покрытую густым слоем лака картину Вербекховена[184] «Этюд с овцами», которую миссис Велланд подарила Мэй на рождество, когда рядом с ним очутилась госпожа Оленская.

Она была очень бледна, и от этого ее темные волосы казались еще более темными и густыми, чем обычно. Эта бледность или, быть может, несколько рядов янтарных бус у нее на шее вдруг напомнили ему маленькую Эллен Минготт, с которой он танцевал на детских праздниках, когда Медора Мэнсон впервые привезла ее в Нью-Йорк.

Оттого, что янтарные бусы никак не гармонировали с цветом ее лица, или оттого, что платье совершенно к ней не шло, лицо ее казалось поблекшим и почти уродливым, но он еще никогда не любил его так, как в эту минуту. Руки их встретились, и ему показалось, будто он услышал, как она сказала: «Да, мы отплываем завтра на „России“…» Потом раздался шум открываемой двери и после короткой паузы голос Мэй:

— Ньюленд! Обед подан! Будь добр, проводи, пожалуйста, Эллен в столовую.

Госпожа Оленская взяла его под руку, и, заметив, что она без перчаток, он вспомнил, как не сводил глаз с ее руки в тот вечер, когда сидел в маленькой гостиной на 23-й улице. Красота, которая покинула ее лицо, казалось, нашла прибежище в лежавших у него на рукаве длинных белых пальцах с еле заметными ямочками, и он сказал себе: «Я готов следовать за нею хотя бы для того только, чтобы смотреть на эту руку…»

Лишь на званом обеде в честь «иностранной гостьи» миссис ван дер Лайден могла смириться с тем, что ее посадили по левую руку хозяина. То обстоятельство, что госпожа Оленская — «иностранка», едва ли можно было подчеркнуть более убедительно, нежели этой прощальной данью, и миссис ван дер Лайден приняла отведенное ей второстепенное место с любезностью, не оставлявшей сомнений, что она это одобряет. Есть вещи, которые необходимо делать, а уж если делать, то делать их надо прилично и достойно — и одна из этих вещей, согласно законам старого Нью-Йорка, состояла в том, что весь клан должен сплотиться вокруг родственницы, которая из него изгонялась. Теперь, когда билет в Европу для графини Оленской был заказан и оплачен, Велланды и Минготты готовы были сделать все на свете, чтоб доказать свою неизменную к ней привязанность, и Арчер, сидя во главе своего стола, дивился тому, как они изо всех сил стараются вернуть ей былой успех, заглушить порицания, посетовать по поводу ее прошлого и озарить одобрением семьи ее настоящее. Миссис ван дер Лайден смотрела на нее со смутно благожелательной улыбкой, выражающей наивысшую степень сердечности, на какую она была способна, а мистер ван дер Лайден со своего места по правую руку Мэй оглядывал стол с очевидным намерением оправдаться за все те гвоздики, которые он присылал ей из Скайтерклиффа.

Арчер, который, казалось, помогал разыгрывать эту сцену, в состоянии странной невесомости витая где-то между люстрой и потолком, всего более удивлялся собственному участию в происходящем. Когда взгляд его переходил с одной безмятежной и сытой физиономии на другую, все эти безобидные с виду люди, уписывающие жареную утку за столом Мэй, представлялись ему шайкой безмолвных заговорщиков, а сам он и бледная женщина справа от него — жертвами их заговора. И, подобно тому как бесчисленные мелкие преломленные лучи, соединившись воедино, внезапно вспыхивают во мгле, его вдруг осенило, что, с их точки зрения, он и госпожа Оленская — любовники, любовники в том недвусмысленном значении, какое это слово имеет в «иностранных» словарях. Он догадался, что уже много месяцев на него смотрит бесчисленное множество тихих внимательных глаз, что к нему терпеливо прислушивается множество ушей; он понял, что каким-то еще неизвестным ему образом его разлучили с соучастницей его преступления и что весь клан сплотился вокруг его жены, молча притворяясь, будто никто ничего не знает, ничего даже и представить себе не может и что поводом для обеда послужило всего лишь естественное желание Мэй сердечно проститься со своей любимой подругой и кузиной.

Это был испытанный в старом Нью-Йорке способ лишать жизни «без пролития крови», способ, принятый людьми, которые боялись скандала пуще чумы, которые ставили приличия выше смелости и считали, что нет ничего более неблаговоспитанного, чем «сцены», — разве что поведение тех, кто дает к ним повод.