Век наивности

Визит к миссис Мэнсон Минготт всегда забавлял молодого человека. Самый дом ее уже превратился в музейный экспонат, хотя, разумеется, и менее древний, чем некоторые другие старинные фамильные особняки на Юниверсити-плейс и в нижней части 5-й авеню. Они были выдержаны в чистейшем стиле тридцатых годов — ковры с гирляндами из махровых роз оживляли здесь мрачную гармонию палисандровых консолей, каминов с полукруглыми арками и черными мраморными полками и огромных застекленных книжных шкафов красного дерева, тогда как старая миссис Минготт, построившая себе дом позже, самолично выбросила громоздкую мебель времен своей юности и перемешала остатки минготтовского наследия с фривольными гобеленами эпохи Второй империи.[26] Она имела обыкновение, сидя у окна гостиной на первом этаже, спокойно наблюдать, как поток великосветской жизни течет на север, к дверям ее уединенного жилища. Казалось, в ее намерения отнюдь не входило его торопить, ибо она была столь же терпелива, сколь и уверена в себе. Она не сомневалась, что заборы, каменоломни, одноэтажные салуны, деревянные теплицы в неряшливых огородах и утесы, с которых козы созерцали окрестный пейзаж, скоро исчезнут под натиском таких же, а может статься (ибо она была женщиной беспристрастной), еще более величественных особняков, чем ее собственный; что булыжную мостовую, по ухабам которой громыхали старые омнибусы, заменят гладким асфальтом, наподобие того, какой люди, по их рассказам, видели в Париже. А покамест, коль скоро все, кого она желала видеть, приезжали к ней (а она могла заполнить свои комнаты гостями с такою же легкостью, как Бофорты, и притом не добавляя к меню своих ужинов ни единого блюда), она ничуть не страдала от географической изоляции.

Необъятные горы жира, обрушившиеся на достигшую средних лет миссис Минготт, словно поток лавы на обреченный город, превратили ее из пухлой, энергичной маленькой женщины со стройными ножками в некое колоссальное и величественное явление природы. Она отнеслась к этому извержению столь же философски, сколь и ко всем прочим своим испытаниям, и теперь, в глубокой старости, была вознаграждена тем, что, глядя в зеркало, видела почти лишенную морщин гладь крепкой бело-розовой плоти, в центре которой, словно в ожидании раскопок, притаилось маленькое личико. Многоступенчатый подбородок уступ за уступом вел в головокружительные глубины все еще белоснежной груди под белоснежной кисеей, заколотой брошью с миниатюрным портретом покойного мистера Минготта, а вокруг и ниже, через края вместительного кресла, переливались волны черного шелка, на гребнях которых, подобно чайкам, белели две крошечные руки.

Тяжкое бремя плоти давно уже не позволяло миссис Мэнсон Минготт спускаться и подниматься по лестницам, и она, со свойственной ей независимостью взглядов, перенесла комнаты для приемов наверх, сама же (дерзко нарушив все принятые в Нью-Йорке правила приличия) устроилась на первом этаже, и, сидя с нею рядом у окна ее гостиной, через дверь с желтыми штофными портьерами, которая никогда не закрывалась, вы с удивлением видели спальню с огромной низкой кроватью, обитой наподобие софы, и туалетным столиком с легкомысленными кружевными фестончиками и зеркалом в золоченой раме.

Гостей миссис Минготт поражало и восхищало это заграничное расположение комнат, напоминавшее сцены из французских романов, и дома, где даже самая архитектура побуждает к безнравственности, о какой простодушный американец не смел даже и помыслить. Именно так в нечестивом старом свете жили женщины, имевшие любовников, — в квартирах, где все комнаты находятся на одном этаже в неприличном соседстве друг с другом, что и описано в тамошних романах. Ньюленду Арчеру (который мысленно превращал спальню миссис Минготт в место действия любовных сцен из «Мосье де Камора»[27]) нравилось рисовать себе ее безупречную жизнь в обстановке, прямо-таки созданной для любовных утех, однако он с немалым восхищением говорил себе, что, если б этой бесстрашной женщине понадобился любовник, она бы себе его завела.

К общему облегчению, во время визита жениха и невесты графини Оленской не было в гостиной ее тетушки. По словам миссис Минготт, она вышла погулять, что в такой ясный солнечный день — и притом в часы, когда все ездят по магазинам, — уже само по себе было весьма неделикатным поступком со стороны скомпрометированной женщины. Но, во всяком случае, ее отсутствие избавило всех от неловкости и отвело смутную тень, которую ее несчастливое прошлое могло бросить на их безоблачное будущее. Визит прошел гладко, как, впрочем, и следовало ожидать. Старую миссис Минготт очень обрадовала помолвка, которую давно предвидела и одобрила на семейном совете бдительная родня, а обручальное кольцо с крупным сапфиром, вставленным в невидимые лапки, привело ее в полный восторг.

— Конечно, в этой новой оправе камень выглядит более эффектно, но для глаз, привыкших к старине, он может показаться голым, — пояснила миссис Велланд, искоса бросив примирительный взгляд на будущего зятя.