Век наивности

«Наверное, никогда, коль скоро мы им сами не разрешаем», — подумал он и вспомнил, как огорошил мистера Силлертона Джексона дерзким заявлением, что «женщины должны пользоваться такой же свободой, что и мы».

Скоро ему придется снять повязку с глаз этой молодой девицы и предложить ей посмотреть на мир. Но сколько поколений женщин, прежде чем появилась на свет Мэй, легли в фамильную гробницу, так и не сняв с глаз повязки? Он содрогнулся при мысли о некоторых новейших теориях и о неоднократно упоминаемой в ученых трудах кентуккийский пещерной рыбе,[78] у которой за ненадобностью атрофируется зрение. Что, если он велит Мэй Велланд открыть глаза, а они смогут лишь пустым взором смотреть в пустоту?

— Нам могло быть гораздо лучше. Мы были бы только вдвоем, могли бы отправиться в путешествие.

Ее лицо посветлело.

— Это было бы чудесно!

Разумеется, она бы с удовольствием поехала путешествовать, но мама не поймет, почему им вздумалось поступать не так, как поступают все.

— Как будто это не понятно само собой! — настаивал жених.

— Ах, Ньюленд! Вы такой оригинал! — восторженно воскликнула Мэй.

У него сжалось сердце, ибо он увидел, что говорит именно то, чего ожидают от молодого человека в его положении, а ее ответы — вплоть до самого слова «оригинал» — продиктованы ей традициями и инстинктом.

— Оригинал! Мы все похожи друг на друга, как куклы, вырезанные из одного сложенного листа бумаги. Мы словно узор, нарисованный по трафарету на стене. Неужели мы с вами не можем поступать по-своему, Мэй?

Остановившись в пылу спора, он увидел, что ее ясные глаза восхищенно на него смотрят.

— Так что же нам делать? Бежать и тайно обвенчаться? — засмеялась она.

— Если вам угодно…

— О Ньюленд! Значит, вы и вправду меня любите! Ах, как я счастлива!

— Так почему не стать еще счастливее?

— Но мы ведь не можем вести себя как герои романов?

— Почему? Почему? Почему?

Казалось, его настойчивость ей наскучила. Она отлично знала, что ничего этого они сделать не могут, но придумывать доводы было слишком хлопотно.

— Я недостаточно умна, чтобы с вами спорить. Но ведь это… ведь это вульгарно, не правда ли? — спросила она, радуясь, что нашла слово, которое окончательно исчерпывает тему.

— Неужели вы так боитесь быть вульгарной? Вопрос этот, очевидно, ошеломил Мэй.

— Разумеется… я бы не хотела… но ведь и вы тоже, — с некоторой досадой отозвалась она.

Арчер молчал, нервно постукивая тростью по башмаку и чувствуя, что она и в самом деле нашла удачный способ закончить спор; Мэй же беспечно продолжала:

— Да, знаете, я ведь показала Эллен мое кольцо. Она говорит, что никогда еще не видела такой прекрасной оправы. Говорит, что ничего подобного нет даже на рю де ля Пэ.[79] Ах, Ньюленд, у вас такой тонкий художественный вкус!

На следующий день, когда Арчер в ожидании обеда угрюмо курил у себя в кабинете, к нему зашла Джейни. Сегодня он не заглянул в клуб, возвращаясь из конторы, — он служил по юридической части, не слишком утруждая себя работой, как было принято среди состоятельных ньюйоркцев его круга. Он был и не в своей тарелке, и слегка не в духе, и мысль о том, что ежедневно в один и тот же час он делает одно и то же, наводила на него уныние и ужас.

«Однообразие, однообразие», — неотвязно звучало у него в голове, когда он смотрел на знакомые фигуры в цилиндрах, небрежно развалившиеся за зеркальными стеклами, и именно потому, что в этот час он обыкновенно заезжал в клуб, сегодня он нарочно отправился прямо домой. Он знал не только то, о чем будут толковать члены клуба, но и какая роль отводится в этой дискуссии каждому из них. Главной темой будет, конечно, герцог, но подробному разбору, несомненно, подвергнется также появление на 5-й авеню некоей златокудрой особы в маленькой канареечной коляске, запряженной парою черных кобов (которые, как все полагали, имели прямое отношение к Бофорту). «Женщин подобного сорта» (как их называли) в Нью-Йорке было мало, а таких, которые ездили в собственных экипажах, и того меньше, и появление мисс Фанни Ринг на 5-й авеню в час прогулок фешенебельной публики глубоко взволновало общество. Не далее как вчера ее карета проехала мимо кареты миссис Лавел Минготт, и последняя, тотчас же дернув висевший возле ее локтя колокольчик, приказала кучеру отвезти ее домой. «Что, если бы это случилось с миссис ван дер Лайден?» — с ужасом спрашивали друг друга ньюйоркцы. Арчер представил себе, как в эту самую минуту Лоренс Леффертс произносит речь о разложении общества.

Когда Джейни вошла в библиотеку, Арчер сердито поднял голову и тотчас вновь склонился над книгой (это был только что опубликованный «Шателяр»[80] Суинберна), словно вовсе не заметил прихода сестры. Она взглянула на заваленный книгами письменный стол, открыла томик «Озорных рассказов»,[81] скорчила гримасу при виде архаического французского языка и вздохнула:

— Какие ученые книги ты читаешь!

— Что скажешь? — спросил он сестру, стоявшую перед ним с видом Кассандры.[82]

— Мама очень сердится.

— Сердится? На кого? За что?