Век наивности

Обе дамы были убеждены, что под железным ярмом старших партнеров жизнь молодого человека проходила в невыносимо тяжких трудах, он же никогда не считал нужным их в этом разуверять.

Следующие два-три дня тянулись невыносимо долго. Повседневность горечью отдавала у него во рту, и порой ему казалось, будто он заживо погребен под глыбой собственного будущего. Он ничего не слышал ни о графине Оленской, ни об «изумительном домике», и, хотя он как-то встретил Бофорта в клубе, они всего лишь молча кивнули друг другу через стол для игры в вист. Лишь на четвертый вечер, возвратившись домой, он нашел записку: «Приходите завтра попозже. Я должна объяснить Вам. Эллен». Этим содержание записки исчерпывалось.

Молодой человек был приглашен на обед; чуть улыбнувшись французскому обороту речи, он сунул записку в карман. После обеда он отправился в театр и лишь после полуночи, вернувшись домой, снова вытащил послание госпожи Оленской и несколько раз подряд медленно его перечитал. Ответить на него можно было несколькими способами, и, не смыкая глаз всю ночь, он тщательно обдумал каждый. Наутро он наконец остановился на одном — сунул в саквояж кое-что из белья и платья и сел на пароход, который в тот же день отправлялся в Сент-Огастин.

16

Когда Арчер по песчаной главной улице Сент-Огастина подошел к дому мистера Велланда и увидел стоящую под магнолией Мэй, в волосах которой сияло солнце, он никак не мог понять, почему так долго откладывал свой приезд.

Здесь была правда, здесь была реальная действительность, здесь была его жизнь, а он, воображавший, будто презирает бессмысленные запреты, боялся оторваться от своего письменного стола из-за того, что кто-то может осудить его неурочный отпуск!

Ее первые слова были; «Ньюленд, что-нибудь случилось?», и ему пришло в голову, что было бы гораздо «женственнее», если бы она тотчас прочла в его глазах, зачем он приехал. Но когда он ответил: «Да, я почувствовал, что должен вас видеть», заливший лицо Мэй радостный румянец растопил ее холодноватое удивление, и он понял, как легко его будут прощать и как быстро улыбка снисходительного семейства сотрет из его памяти мягкое неодобрение мистера Леттерблера.

Несмотря на ранний час, главная улица была неподходящим местом для непринужденных приветствий, и Арчер мечтал остаться наедине с Мэй, чтобы излить всю свою нежность и нетерпение. До позднего завтрака Велландов оставался еще целый час, и, вместо того чтобы пригласить его в дом, она предложила прогуляться в старую апельсиновую рощу за городом. Мэй только что каталась на лодке, и солнечные лучи, игравшие на легкой речной зыби, казалось, поймали ее в свою золотую сеть. На фоне загорелых щек растрепавшиеся волосы блестели как серебряные нити, а глаза в своей юной ясности казались светлыми, почти прозрачными. Когда она широким мерным шагом шла рядом с Арчером, лицо ее своей невозмутимой безмятежностью напоминало лицо мраморной статуи какой-нибудь юной амазонки.

Для напряженных нервов Арчера это видение было столь же целительно, сколь голубое небо и тихая река. Они сели на скамейку под апельсиновыми деревьями, и Арчер обнял и поцеловал Мэй. Поцелуй был как глоток холодной воды из освещенного солнцем родника, но объятие оказалось, по-видимому, крепче, чем он думал, потому что лицо Мэй залилось краской и она отпрянула, словно в испуге.

— Что с вами? — улыбаясь, спросил он, и, удивленно взглянув на него, она ответила:

— Ничего.

Оба смутились, и Мэй высвободила свою руку. Это был единственный раз, когда он поцеловал ее в губы, если не считать мимолетного поцелуя в зимнем саду Бофорта, и он заметил, что она взволновалась и утратила свое мальчишеское хладнокровие.

— Расскажите, что вы здесь делаете, — сказал он и, закинув руки за голову, надвинул шляпу на глаза, чтобы прикрыть их от слепящего солнца. Навести ее на разговор о знакомых и простых вещах было простейшим способом не мешать независимому ходу своих мыслей, и он сидел, внимая бесхитростной хронике купаний, прогулок под парусами и верхом и порою танцев в скромной гостинице, когда в порту бросал якорь военный корабль. В гостинице живут приятные люди из Балтиморы и Филадельфии и, кроме того, приехала на три недели семья Селфриджа Мерри, потому что Кейт перенесла бронхит. Они хотят устроить на пляже теннисный корт, но ракетки есть только у Кейт и Мэй, а остальные вообще никогда не слышали о теннисе.

Все это отнимает уйму времени, и она успела только перелистать отпечатанный на веленевой бумаге томик «Сонетов, переведенных с португальского»,[122] который Арчер прислал ей неделю назад, но зато она учит наизусть стихотворение «О том, как принесли добрую весть из Гента в Аахен»,[123] потому что это — одно из первых стихотворений, которые он ей читал, и она смеясь сообщила ему, что Кейт Мерри даже понятия не имела о поэте по имени Роберт Браунинг.