При этом Наполеон постоянно сомневался в результате и то и дело советовался. Мадам Шальме, на которой Наполеон решил проверить эту идею, разочаровала своего великого собеседника, заверив, что бомба вряд ли взорвется: «одна треть крестьян, быть может, оценила бы это благодеяние, а две другие не поняли бы даже, что им хотят сказать. Русский недоверчив, его трудно побудить к восстанию. Дворяне не замедлили бы воспользоваться этою минутой колебания, эти новые идеи были бы представлены, как противные религии и нечестивые; увлечь ими было бы трудно, даже невозможно». Наполеон был поражен. (Мадам Шальме была очень близка к истине. Русский народ если и хотел свободы, то не от Наполеона. Ростопчин писал Багратиону из Москвы 6 августа: «заговорил мой повар Турне о вольности и что за этим шел Наполеон. Люди мои тотчас донесли: на другой день Турне отдули на конной плетьми и в Тобольск; опять заговорил месье Мутон. Этого люди в том доме, где он жил, сперва побили, а потом привели на съезжую, этого отдуют кнутом. Впрочем, злоба к Бонапарту так велика, что и хитрость его не действует. И эта пружина лопнула, а он наверное шел на бунт»).
Впрочем, Наполеон и сам, без советчиков, мог сомневаться в волшебной силе воздействия указов об упразднении крепостной зависимости. В 1808 году в Испании он отменил сословные привилегии, упразднил святую инквизицию и конфисковал ее имущество, разогнал монастыри, – сделал то, о чем, предполагалось, мечтали поколения испанцев. Жозеф пытался укрепить в Испании прослойку крестьян-собственников, но испанцы во всяком действии французских властей предполагали подвох и ни на какие компромиссы с новой властью не шли.
Возможно, идея освобождения крестьян не больно-то и нравилась Наполеону – это была бы не чистая победа, а какой-то подкоп, даже вид подкупа. К тому же она придала бы этой войне «революционный характер, отнюдь не подходящий для государя, который с полным основанием хвалился тем, что восстановил общественный порядок в Европе», – так объяснял ситуацию Коленкур. Немудрено, что идею освобождения крестьян никто из французов не принимал всерьез: «это была гроза, при которой только сверкала молния, но гром не гремел», – написал о ней Коленкур.
Уже по возвращении в Париж император счел нужным пояснить сенату, почему он не взорвал Россию изнутри, хотя имел и взрывчатку, и фитиль: «Я веду против России только политическую войну… Я мог бы вооружить против нее самой большую часть ее населения, провозгласив освобождение рабов; во множестве деревень меня просили об этом. Но когда я увидел огрубение этого многочисленного класса русского народа, я отказался от этой меры, которая предала бы множество семейств на смерть и самые ужасные мучения». Выходило так, что Наполеон Россию пожалел.
Однако истинные причины были, думается, иными. У Наполеона в этой войне были чисто прикладные цели – он хотел преподать России урок, который вынудил бы ее на долгое время порвать с Англией. Кроме того Наполеон наверняка собирался взять с России приличную контрибуцию, чтобы поправить финансы Франции. Ну и попросту надо было чем-то занять Великую Армию. Армия была для Наполеона предприятием, заводом, который должен был работать и выдавать продукцию – воевать и побеждать.
При всем этом очень важно было «не переборщить». У Александра должна была быть возможность «сохранить лицо». Возможно, Наполеон вообще хотел «маленькой победоносной войны» (своего рода развлечения, каким были его походы против Пруссии и Австрии), при которой ущерб репутации русского царя был бы лишь ненамного больше, чем после Аустерлица и Фридланда – тогда можно было рассчитывать на мир и содействие Александра в борьбе с Англией. Ничего невероятного в этом не было: ведь выступила же Россия в 1809 году, хоть и формально, на стороне Франции в войне с Австрией. Освобождение крестьян могло сделать ситуацию необратимой. Наполеон опасался, что дворяне и помещики, в случае освобождения крестьян одномоментно терявшие практически все, не дадут царю заключить мир, и ради войны до победного конца могут пойти и на цареубийство, тогда как для них Наполеон предусмотрел совсем иную роль. «Он говорил о русских помещиках, которые, если начнется война, испугаются за свои поместья и заставят императора Александра после удачной для нас битвы подписать мир», – вспоминал Арман Коленкур.