Век невинности

Миссис Генри Ван-дер-Лайден в молчании слушала свою кузину, миссис Ачер. Следует отметить, глубокоуважаемый читатель, что миссис Ван-дер-Лайден была молчалива от природы и что она, несмотря на всю свою сдержанность, отчасти обусловленную воспитанием, уж если кого-нибудь любила, то любила по-настоящему. Но даже знание этой стороны ее натуры не всегда служило надежной защитой от холода, которым она порой обдавала своих знакомых, дерзнувших переступить черту дозволенного. На Мэдисон-Авеню, в гостиной с высокими потолками и окрашенными в белый цвет стенами, иногда случались такие «похолодания». Помимо всего прочего, в этой гостиной стояли кресла, обитые светлой парчой (чехлы снимались с них только во время приемов) и столы с орнаментами из золоченой бронзы, на которых лежали кружевные салфетки. На стенах, одна напротив другой, висели картина работы Гейнсборо «Леди Анжелика Дюлак» в тяжелой старинной раме и портрет миссис Ван-дер-Лайден (в черном бархатном платье с венецианским воротником) кисти Хантингтона. Нетрудно было уловить сходство между хозяйкой дома и ее прекрасной прародительницей. Он считался почти таким же превосходным, как и портреты Кабанеля, и хотя прошло уже лет двадцать с тех пор, как портрет был написан, краски на нем не потускнели. Казалось, что сама миссис Ван-дер-Лайден, сидевшая теперь в кресле и внимавшая речам миссис Ачер, — родная сестра прекрасной Анжелики Дюлак; художник нарисовал ее, в самом расцвете сил, еще молодой, сидящей в позолоченном кресле на фоне репсового занавеса.

Миссис Ван-дер-Лайден по-прежнему надевала свое черное бархатное платье с венецианским воротником, когда выезжала в свет — или (она никогда не обедала в клубах) когда широко распахивала двери своего дома, чтобы принять гостей. Волосы ее, которые не поседели, но с возрастом обесцветились, были по-прежнему закручены в плоские букли, закрывавшие верхнюю часть высокого лба. Пожалуй, в то время, когда художник работал над портретом, прямой нос Луизы Ван-дер-Лайден был очерчен несколько четче, а голубые глаза ее сияли ярче, чем теперь. Она всегда потрясала Ньюлэнда Ачера тем, что позволила как бы законсервировать себя в идеальных условиях, создаваемых для нее мужем и слугами. Так тела, замороженные в глыбах льда, хранятся в них годами, не увядая.

Подобно всем членам своей семьи, молодой человек уважал миссис Ван-дер-Лайден и восхищался ею. Но он находил ее любезность преувеличенной, а способ отказывать гостям (предварительно вытянув из них всю душу) несколько жестоким, хотя она и делала это всегда в мягкой форме. Ему казалось, что некоторые из престарелых тетушек его матери — злобные старые девы — и те поступали куда гуманнее, из принципа говоря: «Нет!» — еще до того, как их собеседник успевал изложить свою просьбу.

Миссис Ван-дер-Лайден никогда не давала окончательного ответа сразу же, но всегда обнадеживала просителя улыбкой, игравшей на ее тонких губах. А потом она неизменно отвечала: «Я должна вначале переговорить со своим мужем». Они с мистером Ван-дер-Лайденом за столько лет своего счастливого супружества стали так близки, что Ачер удивлялся, зачем им еще что-то обсуждать. Но так как ни одно решение не принималось без этих таинственных совещаний, миссис Ачер и ее сын, когда заранее представляли себе встречу с миссис Ван-дер-Лайден, были готовы к тому, что услышат эту знакомую фразу.

Однако, на сей раз миссис Ван-дер-Лайден, редко удивлявшая кого бы то ни было, повела себя самым неожиданным образом. Протягивая свою длинную, тонкую руку к колокольчику, она сказала:

«Думаю, я должна пригласить сюда Генри, чтобы он тоже послушал, что вы будете говорить мне.»

Почти сразу же после того, как она позвонила, явился лакей, которому она важно сказала: «Если мистер Ван-дер-Лайден закончил чтение газет, спросите, не соблаговолит ли он присоединиться к нам». Миссис Ван-дер-Лайден произнесла эти два слова: «чтение газет», — таким тоном, словно она была супругой министра, объяснявшей, что ее муж «в настоящий момент находится на заседании кабинета». Сделала она это вовсе не потому, что была высокомерна, а в силу того, что в течение их долгой совместной жизни у нее выработалась привычка воспринимать каждый жест мистера Ван-дер-Лайдена как целое событие, имеющее первостепенное значение; и друзья Ван-дер-Лайденов и их родственники считались с этим.

В данном случае ее решимость свидетельствовала о том, что она считает сам случай «из ряда вон выходящим», а миссис Ачер — чересчур навязчивой. Но, чтобы никто не подумал, что она настроила себя заранее, почтенная дама добавила, улыбаясь им одними глазами: «Генри всегда так рад вас видеть, Аделина! И он с удовольствием поздравит Ньюлэнда».