Век Просвещения

И установления разные легалистские англичане почти завсегда блюдут, непонятки прописные, с многими параграфами. Но парламент-то этот – что флюгер вертячий. Сегодня проскрибирует отважный закон такой с печатями да бантиками, честь по чести, а назавтра – дал кому надо тугой кошелек, сбегал туда-сюда, там лизнул, здесь почесал, а в третьем месте разъяснил доходчиво – и на тебе, под гундеж медных труб выпускается закон противоположный, и теми же самыми печатями разукрашенный, разве что ленточки забудут по нерасторопности и большой спешке. Казалось бы, ерунда на постном масле, два раза плохо прожаренная, однако сие у них гордо именуется власть народа. И против нее они выступают только с большой, я бы сказал, выдумкой. Голову, видать, жалеют, прозорливцы законопослушные.

Потому есть все же отдельная прелесть в том, чтобы с британами дела вести: гибки они и находчивы, из любого обстоятельства лаз найти могут. И притом аккуратно работают, стервы, блюдут букву, сначала свою, островитянскую, а потом – местную, то есть нашу. Спокойно с ними делать энту коммерцию, хотя ушки-то надо во всякое время настороже держать: а как с насупротивной стороны тоже англичан работает? Но главное, что любо: всегда так настроены челюстяки неуемные, чтобы задуманный сюжет выполнить. Ни за какие коврижки не отступятся, пока их колом по голове не пихнут. С умом, да напролом. Если полведра не дернуть, то хотя бы звонко пернуть. Не ищут, понимаешь, резонов для плаксивой неудачности. И правильно: резоны всегда найдутся, а вот ты попробуй все заборы преодолеть и что надобно, оприходовать. Вот тогда тебе хвала будет, почет и уважение. Будь ты хоть и сорванец, а хотя бы молодец.

Государь великий, опять помяну высокоблагодетельного покойника, сразу чуял, кто и почему не исполнил должное, профукал свой абордаж. Паки пенявших на оппозицию капризной судьбы не жаловал – почитал, что не о деле маются они, а беззаветно выпрашивают малое наказание. Внимательно прислушивался, с которым припевом кто из штрафников доклад начинает. Те-то не больно баловали разносолами: либо «виноват, государь!», либо «видит бог», и так далее. Сразу видно, какой вправду печалуется о конфузии, а какой рад, что свой зад из горячей печи без лишнего волдыря вытащил. Тех, кто «видит бог», бомбардир страсть как не любил, почитал неумехами и лодырями. Если же «виноват, государь», то смотрел внимательнее. И коли уяснял, что вправду случилось непредвиденное, поскольку Божья воля стоит выше человечьего разумения, то прощал.

Так и англичане, нация хоть корыстная и скрытная, даже скажу из личного опыта, надменностью болезная, а пардонов своим ремизам не ищут и поражений не приемлют. Могут заболеть и сверх того – умереть, а капитулянтства не жалуют. Полежат, и снова в самое пекло да на лихом коне. И вот что в особенности удивительно – их на этот подвиг не король вожжой протягивает и не парламент вертлявый стрекалом тыркает. И аббат молебнами на работу не гонит, не стращает карами, хоть вроде как боголюбивая они нация, пусть и не слишком. Сами, мамочки, себя кнутом выхлестывают по мягкому месту, поднимают на труд кромешный и кропотливый, сами свои интересы блюдут и дела важнецкие совершают.

Деньгой оные чудеса, конечно, можно объяснить и деньгой немалой. Но все ж, Гаврилыч, не будем лукавить, и окромя деньги свербит в них это погонялово винторезное, стрекает, остановиться не дает и в конце концов удачу приносит и уважение тож. Вот остолопы наши родимые – рази они против деньги чего имеют? Иной раз, вестимо, за полушку умрут. А вот не получается так деловито и споро, почти ни у кого, как ни бьются. По чести скажу, не хотел бы я из наших балбесов англичан делать, неприглядно получится, а все равно желал бы этот буравчик непоседливый вставить обормотам питербурхским и московским в самое то известное место. Чтобы кичились не родами да чинами, галунами да животами, или мошной пожалованной, а делами совершенными, и особливо теми, которые удались насупротив обстоятельств и всяческого рода предзнаменований.