Век революции. Европа 1789-1848 гг. Век капитала. 1848-1875 гг. Век империи. 1875-1914 гг

История нашего периода является поэтому кривобокой. Это прежде всего вытекает из массового прогресса мировой экономики промышленного капитализма, из социального порядка, который она представила, идей и вер, которые, казалось, узаконили и ратифицировали ее; в разуме, науке, прогрессе и либерализме. Это эра буржуа-триумфатора, хотя европейская буржуазия все еще колебалась с согласием на общественное политическое правление. В такой и, возможно, только в такой степени век революции не умер. Средние классы Европы были испуганы и остались боящимися людей: «демократия», как все еще полагали, была yBqjeHHofl и быстродействующей прелюдией к «социализму». Люди, которые официально олицетворяли дело победоносного буржуазного порядка в момент его триумфа, были глубоко реакционной знатью из Пруссии, подобием императора во Франции и рядом аристократических землевладельцев в Англии. Страх перед революцией был реальным, принципиальная ненадежность, на которую это указывало, глубоко укоренившейся. В самом конце нашего периода единственным примером революции в развитой стране было почти локальное и недолгое восстание в Париже, приведшее к большему кровопролитию, чем что-либо еще в 1848 году, и поток возбужденных дипломатических посланий. Все же к этому времени правители развитых государств Европы, с большим или меньшим нежеланием, начинали признавать не только то, что «демократия», то есть парламентская конституция, основанная на широком избирательном праве, была неизбежной, но также и то, что это было бы вероятной, но политически безопасной неприятностью. Это открытие уже давно было сделано правителями Соединенных Штатов.

Годы с 1848 до середины 1870-х не были поэтому периодом, вдохновляющим читателей, которые наслаждаются зрелищем драмы и героизма в обычном смысле. Войны этого периода — а он видел значительно большее число войн, чем предшествующие тридцатые или следовавшие за ними сороковые, — были либо краткими военными акциями, решенными посредством технологического и организационного преимущества (подобно большинству европейских кампаний за границей и быстродействующим и решающим войнам, посредством которых между 1864 и 1871 годами была основана Немецкая империя); либо неуправляемой резней, во время которой даже патриотизм враждующих стран с удовольствием отказывался останавливаться, типа Крымской войны 1854—1856 годов. Самая большая из всех войн этого периода, гражданская война в Америке, была выиграна, по последним анализам, благодаря экономической мощи и большим запасам ресурсов. Проигравший Юг имел лучшую армию и лучших генералов. Случайные примеры романтичного и красочного героизма выделялись, подобно Гарибальди с его развевающимися локонами и красной рубашкой, своей большой редкостью. Не было много хфамы в политике, где критерием успеха по определению Уолтера Бэгхота, было владение «общим мнением и необычными способностями». Наполеон III явно находил плащ своего великого дяди Наполеона Первого неудобным для ношения. Линкольн и Бисмарк, чьи общественные образы извлекали выгоду благодаря монументальности их лиц и красоте их речей, были действительно великими людьми, но их фактические достижения были побеждены их талантами как политических деятелей и дипломатов, подобно Кавуру в Италии, который во всем испытывал недостаток того, что мы теперь расцениваем как их обаяние.

Наиболее очевидной драмой этого периода была экономическая и технологическая: железо, льющееся в миллионах тонн по всему миру, змеящееся в лентах железных дорог по всем континентам, подводные кабели через Атлантику, строительство Суэцкого канала, большие города ^оде Чикаго, уничтожающие девственные почвы американского Среднего Запада, огромные потоки мигрантов. Это была драма европейской и северо-амери-канской мощи, положившая мир к своим ногам. Но те, кто эксплуатировал этот побежденный мир, были, если мы исключим небольшое число авантюристов и первопроходцев, трезвыми людьми в трезвой одежде, распространяющими респектабельность и чувство расового превосходства вместе с газопроводами, железнодорожными линиями и ссудами.

Это была драма прогресса — ключевого слова века: обширного, просвещенного, самоуверенного, самодовольного, но более всего — неизбежного. Едва ли кто из людей, облеченных властью и влиянием, надеялся дольше сдерживать его во всех событиях западного мира. Только небольшое число мыслителей и возможно несколько большее число интуитивных критиков предсказали, что его неизбежное развитие произвело бы мир, очень отличный от того, к которому он, казалось, вел: возможно, совершенно ему противоположный. Ни один из них — даже Маркс, который предвидел социальную революцию в 1848 году и в течение десятилетия после него — не ожидал немедленного возврата. Его ожидания, в 1860-х годах, были рассчитаны даже на более долгий срок.