Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя

Фрейд пишет, что «человеческое дитя приходит в мир куда менее зрелым, чем детеныши других видов»{288}, то есть у человека выживание гораздо сильнее, чем у других животных, зависит на младенческом этапе от матери[157]. Ребенок рождается с инстинктом искать у матери пищу и поддержку и быстро усваивает, что присутствие матери означает безопасность и уют, а отсутствие – опасность и дискомфорт. Из этого Фрейд делал вывод, что самый ранний человеческий страх, а значит, в определенной мере и источник последующих – это реакция на «потерю объекта», под которым подразумевается мать. «Биологический фактор беспомощности порождает потребность в любви, которую человек по природе своей не может отвергнуть», – пишет Фрейд. Первый страх человека – это страх остаться без материнской заботы, а потом до конца человеческой жизни «куда более постоянной опасностью и поводом для тревоги становится потеря любви»{289}.

На последних страницах «Проблемы тревоги» Фрейд возвращается к идее, что фобическая тревожность у взрослых – это следы эволюционных приспособлений: такие страхи, как боязнь грозы, животных, незнакомцев, одиночества, темноты, представляют собой «атавизмы внутренней готовности»{290} к подлинным опасностям, подстерегавшим человека в дикой природе. Для первобытных людей одиночество или темнота, нападение змеи или льва – и, разумеется, оставление младенца без матери – реальная смертельная опасность. Здесь Фрейд предвосхищал исследования биологов и нейробиологов, которые будут изучать фобии много десятилетий спустя[158].

Иными словами, 70-летний Фрейд в послесловии к одной из своих последних работ приблизился наконец к современному научному пониманию тревожности. Однако было поздно. Последователи Фрейда уже носились с «эдиповыми конфликтами», «завистью к пенису» и «страхом кастрации», а также «комплексом неполноценности» (Адлер), «коллективным бессознательным» (Юнг), «инстинктом смерти» (Мелани Кляйн), «оральными и анальными фиксациями» (Карл Абрахам) и так называемыми «фантазиями» о «хорошей груди и плохой груди» (снова Кляйн). На протяжении целого поколения, непосредственно до и после Второй мировой войны, пока психоанализ складывался как область науки, в нем господствовала теория подавленных сексуальных порывов как источника тревожности.

И хотя родители играют одну из главных ролей в развитии у ребенка повышенной склонности к страху, их поведение стоит рассматривать не с позиции осуждения, а как предопределенное их собственными детскими переживаниями.

Джон Боулби. Разделение: Тревога и злость (Separation: Anxiety and Anger, 1973)

Раскрытием многих своих тайн и превращением в одну из ключевых концепций современной психиатрии сепарационная тревога обязана британскому психоаналитику Джону Боулби, который многое сделал для того, чтобы очистить психоанализ от самых вопиющих теоретических допущений. Учившийся в 1930‑е гг. у протеже Фрейда Мелани Кляйн, Боулби разработал впоследствии собственную теорию – теорию привязанности, заключающуюся в том, что уровень тревоги у человека во многом диктуется его взаимоотношениями с объектами привязанности на ранней стадии развития, чаще всего с матерью.

Боулби родился в 1907 г. в семье лейб-медика, лечившего короля Британии, в «весьма благополучной семье», как он сам заявлял позже{291}. Однако достаточно очевидно, что клинические и научные интересы Боулби, как и у Фрейда, проистекали из личных детских переживаний. Мать Боулби, по свидетельству психолога Роберта Карена, была «жесткой, недружелюбной, эгоцентричной женщиной, никогда не хвалившей своих детей и глухой к их чувствам»{292}. Отец Боулби, даром что дети редко его видели, «держал их в страхе»{293}. До 12-летнего возраста дети Боулби ели отдельно от родителей, с 12 им разрешалось разделить с родителями десерт. К тому времени как Боулби исполнилось 12, он уже провел четыре года вдали от дома, в частной школе-пансионе. На публике он всегда говорил, что родители услали его из дома, боясь немецких бомб, которые в Первую мировую войну собирались сбрасывать на Лондон с цеппелинов. В частных же разговорах он признавался, что ненавидел школу-пансион и даже собаку не отослал бы в таком юном возрасте[159].