За следующие несколько десятилетий связь между типом привязанности и психическим здоровьем неоднократно подтверждалась множеством различных способов[164]
. Авторитетные продольные исследования, начатые учеными Миннесотского университета в 1970‑х гг., выявили, что испытывающие надежную привязанность дети демонстрируют большую, чем у детей с тревожной привязанностью, радость, энтузиазм, настойчивость и сосредоточенность при выполнении экспериментальных заданий, а кроме того, лучше владеют собой. Почти с каждым разработанным исследователями тестом «надежные» дети справлялись лучше, чем «амбивалентные», отличаясь более высокой самооценкой, более сильной «эластичностью эго», меньшей тревожностью и большей независимостью, их даже педагоги любили больше. Эмпатия у них тоже была выше, возможно, потому, что испытывающие ненадежную привязанность слишком заняты собственными переживаниями, чтобы настраиваться на кого-то еще. «Надежные» дети явно получали большее удовольствие от жизни: никто из относящихся к амбивалентному типу так не улыбался, не смеялся и не выражал такой же сильный восторг, как представители «надежной» категории{299}. Многих «амбивалентных» выбивал из колеи малейший стресс.Картина эта сохранялась годами, даже десятилетиями. Подросткам, относившимся в преддошкольном возрасте к «надежным», легче было заводить друзей, тогда как «амбивалентных» одолевала тревога при необходимости ориентироваться в социальной группе, и зачастую они оказывались нелюдимыми одиночками. Исследования показали, что взрослые, у которых матери в свое время принадлежали к амбивалентному типу, больше склонны к прокрастинации, труднее сосредоточиваются, легче отвлекаются на переживания о межличностных отношениях и – возможно, вследствие всего перечисленного – имеют более низкий средний доход, чем выросшие дети «надежных» или «избегающих» матерей. Результаты многих исследований последнего тридцатилетия позволяли предположить, что ненадежная привязанность в младенческом и преддошкольном возрасте грозит эмоциональными сложностями во взрослом возрасте. У женщины, которая двухлетней девочкой испытывала амбивалентный тип привязанности, романтические отношения с гораздо большей вероятностью будут омрачаться ревностью, сомнениями и страхами, она будет постоянно (и, скорее всего, безуспешно) искать стабильности и надежности, которую не давала ей мать. Дочь тревожной и навязчивой матери рискует сама стать такой же тревожной и навязчивой по отношению к собственному ребенку.
Мать, в силу негативных переживаний детства выработавшая тревожную привязанность, склонна искать заботы у собственного ребенка и тем самым формировать у него тревожность, чувство вины и, возможно, фобии.
Нейрохимические исследования послевоенных десятилетий показали, что при стрессе как у ребенка, так и у взрослого в мозге возникает лавина химических реакций, порождающих тревогу и эмоциональное потрясение. Возвращение на надежную базу (к матери или «второй половине») запускает выработку внутренних опиатов, способствующих расслаблению и ощущению безопасности. Почему так происходит?
Еще в 1930‑е гг. Джон Боулби, уже углубившийся в исследования материнско-детских уз, наткнулся на работы первых этологов. Этология, наука о поведении животных, позволяла предположить, что многие модели поведения привязанности, который Боулби наблюдал у человека, универсальны для всех млекопитающих и подкрепляют эволюционную гипотезу этих связей.
Эволюционную адаптивность привязанности младенца к матери объяснить нетрудно: удерживая детенышей рядом, мать обеспечивает их безопасность до той поры, пока они не смогут сами за себя постоять. А раз так, подумал Боулби, то и сепарационная тревога тоже почти целиком объясняется принципами естественного отбора: психологические механизмы, побуждающие мать и дитя любого животного вида держаться вместе под угрозой стресса при разлуке, носят адаптивный характер. Детеныши, склонные при опасности цепляться за мать, получают в естественном отборе преимущество перед сверстниками.