Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя

Диагноз «неврастения» льстил своим обладателям, поскольку считалось, что недуг этот поражает в первую очередь преуспевающих капиталистов и людей с тонкой душевной организацией. Это была болезнь элиты. По подсчетам Бирда, 10 % его собственных пациентов составляли его коллеги-врачи, а к 1900 г. невроз окончательно закрепился в роли знака отличия, принадлежности к сливкам культуры и общества[196].

В своей книге Бирд приводит случаи из практики и подробные симптомокомплексы, на удивление знакомые современному уху. В «Практическом трактате о нервном истощении» (A Practical Treatise on Nervous Exhaustion, 1880) симптомы заглавного заболевания занимают не одну сотню страниц. «Начну с головы и мозга, – пишет Бирд, – затем буду постепенно спускаться ниже»{343}. Перечень включает болезненную чувствительность скальпа, расширенные зрачки, головную боль, Muscoe Volitantes («мушки» перед глазами), дурноту, звон в ушах, слабость голоса («нехватку четкости и уверенности в тоне»), раздражительность, онемение и боль в затылочной части, несварение, тошноту, рвоту, диарею, вздутие живота («с раздражающим бурчанием, на которое часто жалуются пациенты»), частый стыдливый румянец («Я видел сильных, энергичных мужчин с крепкой мускулатурой и способностью к физическому труду, которые в неврастеническом состоянии алели, как юные барышни»), бессонницу, болезненную чувствительность зубов и десен, алкоголизм и наркозависимость, ненормальную сухость кожи, потливость ладоней и ступней («Один из моих пациентов настолько удручен [потливостью], что грозится свести счеты с жизнью, если не удастся излечиться навсегда»), повышенное слюноотделение (или, наоборот, сухость во рту), боль в спине, «тяжесть в чреслах и конечностях», учащенное сердцебиение, мышечные спазмы, дисфагию (затрудненное глотание), колики, склонность к сенной лихорадке, метеочувствительность, «истощение сил», чувствительность к щекотке, чесание, приливы жара, озноб, ледяные конечности, временный паралич, зевание. С одной стороны, такая уйма симптомов в силу своего многообразия просто бесполезна, по сути, это просто признаки жизни. С другой стороны, этот скорбный перечень хорошо знаком невротику XXI столетия – мой еженедельный ипохондрический бюллетень примерно так и выглядит.

Неврастения охватывала и то, что мы сегодня называем фобиями. В приводимых Бирдом примерах разброс широкий: от боязни молний («Одна моя пациентка всегда посматривает летом на облака, опасаясь грозы. Она понимает, что это нелепо и абсурдно, но ничего не может с собой поделать. Данный симптом она унаследовала от бабки и испытывала этот страх, по свидетельствам своей матери, еще в колыбели»{344}) до агорафобии («Один мой пациент, джентльмен средних лет, по Бродвею прогуливался без напряжения, ощущая, что в случае опасности магазины послужат ему убежищем. Однако по Пятой авеню, где магазинов нет, а также по переулкам, кроме самых коротких, он гулять не мог, как не мог и выехать за город, обреченный просиживать в жару в Нью-Йорке. Один раз, когда дилижанс, в котором он ехал по Бродвею, собрался повернуть на Мэдисон-сквер, он перепугал остальных пассажиров воплем ужаса. Обладатель этих любопытных симптомов был высокий, энергичный, упитанный, достаточно терпеливый и стойкий человек»{345}.) И от клаустрофобии (боязни замкнутого пространства) до монофобии (боязни одиночества): «Один человек так боялся выходить из дома один, что нанял себе постоянного сопровождающего за 20 000 долларов»{346}), от мизофобии (боязни чем-нибудь заразиться, вынуждающей человека мыть руки по 200 раз за день) до панофобии (боязни всего). Один из пациентов Бирда смертельно боялся пьяных.

К концу XIX столетия образы и терминология неврастении глубоко укоренились в американской культуре{347}. Если вы не страдали неврастенией сами, значит, страдал кто-то из ваших знакомых. О неврастении упоминали в политических речах и церковных проповедях, рекламировали лекарства от нее, посвящали ей газетные и журнальные статьи. Теодор Драйзер и Генри Джеймс населяли неврастениками свои романы. Неврастенические термины («депрессия», «паника») просочились в экономику. Нервозность воспринималась как заведомое психологическое состояние и культурная характеристика современности. В истерзанных бурями промышленной революции, раздираемых финансовым неравенством «позолоченного века» Соединенных Штатах тревожность цвела невиданным за всю предыдущую историю пышным цветом.

Если верить Бирду. А на самом деле?