Век тревожности. Страхи, надежды, неврозы и поиски душевного покоя

Недавно, перебирая записи своих сеансов с доктором М. почти 10-летней давности, я наткнулся на написанный по ее рекомендации документ. Доктор попросила представить самый страшный для меня вариант провала перед аудиторией. Смысл упражнения в том, чтобы в подробностях представить наихудшую версию развития событий (полное фиаско, совершенный позор) и, прочувствовав ее сполна, прийти к выводу, что, во-первых, наихудший вариант маловероятен, а во-вторых, даже если он осуществится, мир, возможно, не рухнет. Этот вывод, усвоенный разумом и эмоциями, должен понизить значимость мероприятия и тем самым уменьшить тревожность.

В теории по крайней мере. Но доктор М., прочитав мой воображаемый наихудший сценарий (позор и физическое унижение, влекущие за собой потерю работы, развод и изгнание из общества), была потрясена до глубины души.

– Таких ужасов мне еще никто из пациентов не расписывал.

Прочитанное впечатлило ее настолько, что ей пришлось проконсультироваться с заведующим отделением как с более опытным специалистом. Судя по искреннему сочувствию, участию и немалой тревоге в ее глазах, она, похоже, заподозрила у меня глубокую депрессию и, вероятно, психоз.

Может быть, у меня чересчур богатое воображение, может быть, я неоправданно пессимистичен. Но я теперь знаю, что самоотрицание и низкая самооценка вкупе с отчаянным желанием их скрыть – азбучная истина для социофоба. Почти в каждой книге на эту тему – и в популярной литературе, и в специальной – отмечается присущее социальному тревожному расстройству ощущение неполноценности и обостренная реакция на критику или негативную оценку[99].

– Ну ничего себе! – сказал как-то доктор В., когда я объяснял, какое огромное значение придаю предстоящему мероприятию, как важно для меня сохранить видимость компетентности и скрыть собственную слабость и необоснованность притязаний. – Вы понимаете, насколько ваша тревожность замешена на стыде?

И доктор М., и доктор В. (не говоря уже об Эпиктете) в один голос утверждали, что лучшее лекарство от этого типа социальной тревожности – снизить ощущение стыда. Именно с этой целью – закалить мои нервы – доктор М. заставляла меня подвергаться унижению.

– Демонстрируйте ее, не бойтесь, – говорит доктор В. о моей тревожности. – Не исключено, что реакция окружающих вас приятно удивит. Перестаньте думать о том, что о вас думают другие, – советует он вслед за сотней пособий по самопомощи.

Легко сказать.

Когда я перестану нервничать – уйду из гольфа. Нервы – это замечательно. Они означают неравнодушие, и мне действительно дорого то, чем я занимаюсь.

Тайгер Вудс, на пресс-конференции перед отборочным турниром мирового чемпионата по гольфу 2009 г.

Мне плевать, что вы скажете. Если я промахиваюсь на решающем броске и обо мне говорят «Коби облажался» или «Коби в решающие моменты оказывается слабаком», ну и хрен с ними. Потому что я играю не ради похвалы. Я играю ради себя, ради любви к игре и удовольствия. И ради победы. Вот ради чего я играю. Обычно, когда на человека давит ответственность, он беспокоится, что скажут люди. У меня этого страха нет, поэтому я могу выкинуть неудачный матч из памяти, спокойно вынести критику и играть дальше.

Коби Брайант, интервью после третьей игры полуфинала Западной конференции НБА в 2012 г.

В седьмом классе, играя в теннис со своим одноклассником Полом, я вдруг переволновался. Живот раздуло, началась неконтролируемая отрыжка. До матча самым главным для меня было выиграть. Теперь же, в середине игры, когда в животе забурлило и подступила рвота, главное – поскорее слинять с корта. Наиболее быстрый способ – проиграть. И я отбиваю мячи в аут. И в сетку. Я дважды подряд подаю в землю. Я проигрываю со счетом 6:1, 6:0 и, когда, пожав сопернику руку, наконец ухожу с корта, первое, что я чувствую, – облегчение. Желудок успокаивается. Тревожность спадает.