Век-волкодав

«Серебряные» и не думали возражать. Сидение на постоялом дворе уже успело надоесть, посему загадка, пусть и маленькая, была воспринята, как прекрасный повод развеяться. О синем огне бойцы даже пытались расспросить местных жителей, но те не слишком откровенничали. Зато караульный у ворот, тоже изрядно скучая, сообщил, что в Пачанге хранится некое очень ценное зеркало, а еще живет слоненок. В последнем бойцы были не слишком уверены, поскольку общались с местным товарищем на ломанном китайском. Но вроде бы ошибки нет. «Хианг», только «хиао» — маленький.

Услыхав про «хианга», Чайка рассмеялась, впервые за много дней, и Кречетов не без облегчения вздохнул. Не зря поехали! Пусть все эти огни со слонами — ерунда на репейном масле, зато девушка не прячется посреди четырех стен наедине со своей бедой.

— Недостойная просит прощения у храбрых воинов, — отсмеявшись, заговорила Чайганмаа. — Им не солгали, Зеркало в Пачанге действительно есть. Его называют Черным и хранят в недоступном тайнике. Говорят, оно показывает человеку его самого, его силу и слабость, храбрость и страх. А еще оно может дать ответ даже на самый трудный вопрос. Слоненок же…

— Синий, товарищи! — перебил один из бойцов. — Слева, над двумя огоньками.

Кречетов вскинул бинокль. Есть! Там, где только что была тьма, загорелась большая синяя звездочка. Одна, другая… Третья.

— Почти под самой крышей, — рассудил Иван Кузьмич. — Стало быть, горница там…

— La salle, — негромко подсказала девушка. — Зал.

— Или зал. А времени у нас сейчас…

— Три минуты третьего, — подсказал один из «серебряных», щелкая крышкой часов. — Только, Иван Кузьмич, не электричество это. Я электриком в Чите три года работал, не спутаю.

Красный командир спорить не стал, хоть и не поверил до конца. В Чите таких дворцов не строено. Да и чему еще там гореть? Не керосину же!

Огоньков прибавилось. Четыре, шесть, восемь… Они горели ярко, затмевая ровным синим свечением желтизну окон. Ярче, ярче, ярче… Вот уже стали видны стены, проступили неясные контуры крыши, синий огонь растекался по огромному зданию, осветил стальные конструкции причальной вышки, поднялся ввысь, к низким зимним тучам.

— Вот почему его Синим назвали! — выдохнул Кречетов. — Не зря, значит.

— Нору-Омбо, — откликнулась девушка, — Jean! Mon brave, Jean! Pourquoi ne puis-je le voir? Ils disent que les miracles se produire ici…[13]

Иван Кузьмич, почуяв неладное, хотел переспросить. Не успел. Огонь стал пламенем, вскипел, полыхнул из окон. Синяя клубящаяся стена беззвучно поднялась к самому небу, задрожала, покрылась яркими белыми прожилками…

— Вижу, вижу! — внезапно крикнула Чайка. — Горе мне, утратившей веру отцов. Прости меня, Воссиявший в Лотосе! Ом мани!..

Закрыла глаза ладонями, всхлипнула, качнулась в седле… Один из «серебряных», бывший электрик, успел придержать за плечи, помог не упасть.

…Синяя стена таяла, распадалась клочьями светящегося тумана. Ночная тьма вернулась, окутывая здание, спустилась с холма, плеснула в глаза.

— Ничего, товарищи, все в порядке. Прошу простить недостойную за ее слабость!

Чайка уже пришла в себя. Выпрямилась, попыталась улыбнуться.

— Спасибо! Я видела. Пусть недолго, секунду, но видела. Говорят, Синий огонь Пачанга различают даже мертвые. Спасибо, товарищ Кречетов, что взяли меня с собой. Теперь будет легче жить.

Иван Кузьмич смущенно кашлянул. Ночная разведка явно удалась. Синий огонь Пачанга — установленный факт. Но какие будут выводы из этого факта?

4

…— Налицо также момент небритости и неопрятности. Борода, товарищи бойцы, должна быть подстрижена и ухожена, а не иметь подобие дворницкой метлы. Ежели к вечеру кого увижу с мочалой на подбородке — лично поброю, причем без мыла.

Красный командир Кречетов был суров. Ощетинившийся бородами строй замер, один лишь Кибалка, с бритвой еще незнакомый, позволил себе глумливую усмешку. Иван Кузьмич, однако, заметил.

— А у отдельных товарищей, которые на левом фланге, бляха не чищена и ремень не затянут. Опять же, к вечеру лично проверю. Если два мои пальца под ремень войдут, затягивать будем целым отделением в течение часа…

Красноармеец Кибалкин, сглотнув, попытался принять молодецкий вид.

— Мы, товарищи, представляем здесь не только наш Сайхот, но можно сказать всю Мировую Коммуну. А у Коммуны должно быть лицо, а не рожа небритая, да к тому же похмельная. А чтобы мысль моя до каждого дошла, после завтрака личный состав займется строевой подготовкой, причем с песнями…

Строй негромко взвыл, но Кречетов лишь нахмурил брови.

— Повторяю: с песнями. Товарища Мехлиса прошу проследить за репертуаром, чтоб похабщину не орали. А то знаю я вас!.. Потом — на политзанятие опять же к товарищу Мехлису.

Представитель ЦК, стоявший чуть в стороне, многообещающе кивнул. Бородачи приуныли.

— Вот в таком, значит, разрезе, — удовлетворенно подытожил Иван Кузьмич. — А то рассобачились, кавалеры егорьевские!.. Перед местными товарищами стыдно.