Век Зверева

Ивану бы поспать сейчас, но этого он не мог себе позволить, потому что ко всему прочему в вагоне ехал его прямой и непосредственный начальник с сопровождающими. Сопровождающих было много, и они рассредоточились в вагоне по одному им понятному принципу.

Наконец поезд прибыл на Московский вокзал.

Дорога от станции до дома на улице Бармалеева прошла в исповедальных разговорах, сопровождавшихся цитированием Ли Бо.

Перед дверью, обитой черным дерматином, Птица сел на ступеньку лестницы, а лейтенант — рядом.

— Я с минуты на минуту постигну суть мира и движение светил. Мне одно непонятно: что я здесь с тобой делаю?

— Мне одному идти никак нельзя. Она же меня выставит одного. А я этого не люблю.

— Эх, ты. Я вот не знаю толком, кто я и откуда. Может, у меня поместье под Краковом. А может, дело в Америке. А может, я вообще китаец.

— Дело я и здесь тебе пришью. И никакой ты не китаец, а разгильдяй беспамятный, — обиделся лейтенант, — в следующий раз я тебя в КПЗ отправлю. Сиди там до утра.

— А за что?

— За появление в общественном месте в виде, порочащем человеческое достоинство.

— Что ты со мной говоришь, как участковый?

Но тут дверь открылась, и в проеме привиделась женщина, покачиваясь на мягких розовых пятках, красивая и свободная. Птица заплакал. Женщина посмотрела на одного, на другого, махнула рукой:

— На кухню.

Женщина была высокой и белокурой, а на кухне стоял большой барабан.

— Вы уже завтракали, господа?

— Господин участковый пытался угостить меня завтраком. Я был удостоен такой чести.

Она присела на табурет, закинув ногу на ногу.

— А выпить у вас нет? — спросил Птица.

— Выпить сейчас принесут, — пообещала она.

— Ты живешь с барабанщиком, — горько констатировал Иван.

— Да. Я живу с барабанщиком. С артистом. А ты не артист? — обратилась она к Птице.

— Я художник.

— Это уже лучше. Сейчас сделаю омлет. С сыром.

— Отличная идея, — подтвердил Иван.

Время текло, и только большой барабан ждал своего хозяина. Птица попробовал вспомнить, где он, наконец, потерял свою картонку, и не смог. Наверное, она осталась в поезде «быстрого реагирования». Теперь красуется на стене какой-нибудь коммуналки.

«Тринь-тринь». Это барабанщик просился к ним. И почему бы ему не попроситься?

— А вот и я, — сказал барабанщик. Он был толстым. Не долго думая, он поставил на стол перцовку.

Не познакомившись с гостями своей пассии, барабанщик сорвал с бутылки колпачок, плеснул себе полстакана и не раздумывая выпил, потом зашарил по столу глазками, увидел краковскую колбасу в блюдце и воспарил.

Омлет был желтым, как солнце, с оранжевыми краями. Так запеклась корочка. Он пузырился и пытался вылезти из сковороды, но животворное тепло уже уходило внутрь, и барабанщик подтащил это тлеющее в глубине, прекрасное и знойное чудо, схватил вилку, откромсал изрядно и отправил первый кусок в неопрятный рот. Он был плохо выбрит, а над губой и вовсе топорщились какие-то полуволоски, теперь к ним пристали желтые крошки. Такой вот был барабанщик. В джемпере и брюках в полоску. Молчание повисло над трапезой. Только почавкивал барабанщик, и посмеивалась Прекрасная Дама, да конфузились Иван с Птицей.

— Ну, мне пора, — объявил художник.

— И мне тоже, — поднялся лейтенант.

— Ну уж нет, — подвела итог принцесса. — Кончай чавкать, дружок, — остановила она едока, отобрала сковородку с остатками великолепия, пододвинула Ивану, пошла за стопками. А барабанщик плеснул себе еще грамульку в чайную чашку, хлебнул, расслабился.

— Какие проблемы? — спросил он низким голосом.

За застольной беседой они скоротали время до полудня.

— Ну мне все же пора, — встал-таки Птица.

— А куда ты торопишься? — воссияла мадам.

— Чего ты, посиди, — обиделся барабанщик, — ты на расческе не играешь?

— Да, — отвечал Птица, — ты угадал. Я играю на расческе. Но только на своей. Я брезглив. Но, как ни странно, испытываю сейчас желание сыграть на своей расческе что нибудь этакое. Правда, она у меня дома. И поэтому я пойду.

Окружающие переглянулись.

Он спустился вниз на лифте и наконец-то вышел на улицу. Домой. К себе. В мастерскую. Оплачено на полгода вперед. Ему было уже безразлично, какой сегодня день, тем более что он опять забыл это. Пошел мелкий, из другого времени года дождичек. Как великолепно было ему сейчас идти и думать о горячей ванне и чистой рубахе. Но тщетно…

— Эй! Малахольный! — крикнули с проезжей части.

Это прекрасная обладательница барабанщика окликала его из такси. А в машине конечно же сам барабанщик и Иван. И барабан размещался между ними. А хозяин барабана разминался, несмотря на тесноту салона, вертел между пальцами палочки, хотя в такой барабан палочками не бьют.

— Садись, дорогой. Нам по дороге…

Все было на месте. Ларек, дворик, парадное. А там наверху — мастерская.

Он пропустил всех в комнаты, а сам прошел в ванную и открыл вентили. Воды не было. Тогда он снял со шнура давно высохшую рубашку, переоделся, глубоко вздохнул и вышел к посетителям. Те хмыкали и осматривали Птицины художества. А посреди комнаты стоял барабан.

— Очень миленький натюрмортик, — сказала Прекрасная Дама.