Вэкфильдский священник

— Слава Богу! отвѣчалъ я, — у меня не осталось больше и тѣни гордости. Я былъ бы самъ себѣ ненавистенъ, если бы въ моемъ сердцѣ скрывались еще какіе либо признаки гордости и личныхъ неудовольствій. Напротивъ того, помня, что нашъ притѣснитель былъ членомъ моего прихода, я не теряю надежды современемъ представить его душу чистою передъ престоломъ Господиимъ. Нѣтъ, сэръ, я ни на кого не сержусь. И хотя онъ отнялъ у меня сокровище, болѣе драгоцѣнное, чѣмъ всѣ его богатства, хотя онъ и мое сердце разбилъ въ дребезги… Да, любезный другъ мой, плохо мнѣ, очень плохо и я чувствую себя въ полузабытьѣ отъ слабости, — и, однакожъ, все-таки не помышляю о возмездіи. Я готовъ одобрить его женитьбу, и если моя покорность можетъ быть сколько нибудь ему пріятна, доведите до его свѣдѣнія, что я раскаиваюсь въ томъ, что обидѣлъ его.

Мистеръ Дженкинсонъ взялъ перо и чернила, записалъ почти дословно мое приведенное выше извиненіе и заставилъ меня подписаться подъ этимъ документомъ. Потомъ мы позвали Моисея и поручили ему снести письмо къ мистеру Торнчилю, который былъ на ту пору у себя въ имѣніи. Сынъ мой пошелъ и часовъ черезъ шесть возвратился со словеснымъ отвѣтомъ. Онъ разсказалъ, что трудно было добиться свиданія со сквайромъ, потому что слуги отнеслись къ нему подозрительно и дерзко; но онъ увидѣлъ сквайра случайно, въ ту минуту, какъ онъ куда-то уѣзжалъ по дѣламъ своей свадьбы, назначенной черезъ три дня; Моисей сообщилъ намъ далѣе, какъ смиренно онъ подошелъ къ мистеру Торнчилю, какъ подалъ ему письмо и какъ сквайръ, прочитавъ его, сказалъ, что оно слишкомъ поздно пришло и теперь уже безполезно; что онъ знаетъ, какъ мы на него жаловались его дядѣ, знаетъ также и то, что наша жалоба встрѣчена была вполнѣ заслуженнымъ презрѣніемъ; чтобы отнынѣ за всѣми подобными дѣлами обращались бы къ его стряпчему, а не къ нему; но что, такъ какъ онъ весьма лестнаго мнѣнія о смышленности нашихъ барышень, то пусть онѣ и являются ходатаями за насъ, и для нихъ онъ, можетъ быть, что нибудь и сдѣлаетъ.

— Ну вотъ, сэръ, сказалъ я товарищу по заключенію, — видите теперь, каковъ нравъ у моего притѣснителя. Онъ умѣетъ быть въ одно и то же время шутливымъ и жестокимъ; но что онъ ни дѣлай, какъ крѣпко ни запирай меня, я скоро, очень скоро освобожусь. Я быстрыми шагами иду къ той обители, которая, по мѣрѣ приближенія къ ней, кажется мнѣ все прекраснѣе: надежда на нее просвѣтляетъ самыя печали мои, и я думаю, что хотя послѣ меня останется цѣлая семья безпомощныхъ сиротъ, но не будутъ онѣ безъ призора: найдется, вѣроятно, добрый человѣкъ, который протянетъ имъ руку помощи ради памяти ихъ бѣднаго отца; найдутся и такіе, что помогутъ имъ ради Отца Небеснаго.

Пока я говорилъ, въ дверяхъ показалась жена моя, которую я еще въ этотъ день не видалъ: въ глазахъ ея я прочелъ ужасъ, она тщетно пыталась говорить и не могла произнесть ни слова.

— Что ты, моя милая, воскликнулъ я, — не усиливай моего горя видомъ твоего отчаянія. Что-жъ дѣлать, когда ничѣмъ нельзя умилостивить нашего суроваго хозяина? Правда, что онъ осудилъ меня умереть въ этомъ жалкомъ углу; правда и то, что мы лишились безцѣнной нашей дочери! Ну, будемъ надѣяться, что остальныя дѣти послужатъ для тебя лучшимъ утѣшеніемъ, когда меня не станетъ.

— Мы и то потеряли дочь, еще болѣе драгоцѣнную! сказала она: — мою Софію, мое лучшее сокровище — схватили ее, утащили подлые грабители!..

— Какъ, сударыня! вскричалъ Дженкинсонъ:- миссъ Софію утащили? Не можетъ этого быть.

Она не отвѣчала, но, стоя съ остановившимся взглядомъ, вдругъ разразилась потокомъ слезъ. Тогда жена одного изъ заключенныхъ, вошедшая вмѣстѣ съ ней и бывшая свидѣтельницей происшествія, дала намъ болѣе опредѣленныя показанія. Оказалось, чтой она, вмѣстѣ съ моей женой и дочерью, пошла прогуляться по большой дорогѣ; когда онѣ зашли немного за околицу селенія, навстрѣчу имъ мчалась почтовая карета, запряженная парой лошадей, которая, поровнявшись съ ними, внезапно остановилась: изъ нея выскочилъ очень хорошо одѣтый господинъ, но не мистеръ Торнчиль, ухватилъ мою дочь за талію, насильно посадилъ ее съ собою въ карету, приказалъ кучеру скорѣе ѣхать дальше, и въ одну минуту они скрылись изъ вида.

— Теперь, воскликнулъ я, — покончены мои счеты съ судьбою, и на землѣ ничто больше не въ силахъ нанести мнѣ новаго удара. Какъ! Ни одной не осталось? Ни одной ты мнѣ не оставилъ, чудовище? Дитя мое милое, ближайшая моему сердцу! Прелестная какъ ангелъ и разумъ у ней былъ ангельскій… Поддержите кто нибудь несчастную жену мою, — она упадетъ… Ни одной не осталось у насъ! и одной!

— Охъ, дорогой мой! говорила жена:- ты, видно, еще больше моего нуждаешься въ утѣшеніи. Велики наши бѣдствія; но я все претерплю, и даже худшее, лишь бы ты былъ спокойнѣе. Хотя бы лишиться всѣхъ дѣтей и всего остального въ мірѣ, но ты остался бы со мною.

Сынъ мой, бывшій тутъ же, пытался утѣшить ее: онъ ободрялъ насъ и выражалъ надежду, что еще будетъ за что благодарить Бога.