Вэкфильдский священник

   «Веди меня, пустыни житель,
             Святой анахоретъ;
   Близка желанная обитель:
             Привтный вижу свтъ.

   Усталъ я; тьма кругомъ густая;
             Запалъ въ глуши мой слдъ;
   Все безконечнй степь пустая,
             Чмъ дальше я впередъ».

   — Мой сынъ (въ отвтъ пустыни житель),
             Ты призракомъ прельщенъ:
   Опасенъ твой путеводитель —
             Надъ бездной свтитъ онъ.

   Здсь чадамъ нищеты бездомнымъ
             Отверзта дверь моя,
   И скудныхъ благъ удломъ скромнымъ
             Длюсь отъ сердца я.

   Войди въ гостепріимну келью:
             Вотъ, сынъ мой, предъ тобой
   И брашно съ жесткою постелью,
             И сладкій мой покой.

   Есть стадо: но безгршныхъ кровью
             Руки я не багрилъ:
   Меня Творецъ своей любовью
             Щадить ихъ научилъ.

   Обдъ сбираю непорочный
             Съ пригорковъ и съ полей;
   Деревья плодъ даютъ мн сочный,
             Питье даетъ ручей.

   Войди же въ домъ; заботъ мы чужды,
             Нтъ блага въ сует:
   Намъ малыя даны здсь нужды;
             На малый мигъ и т.

   Какъ свжая роса денницы
             Былъ сладокъ сей привтъ;
   И робкій гость, склоня зницы,
             Идетъ за старцемъ вслдъ.

   Въ дичи глухой, непроходимой
             Его таился кровъ —
   Пріютъ для сироты гонимой,
             Для странника — покровъ.

   Не пышны въ хижин уборы,
             Тамъ бдность и покой;
   И скрипнули дверей растворы
             Предъ мирною четой.

   И старецъ зритъ гостепріимный,
             Что гость его унылъ;
   И свтлый огонекъ онъ въ дымной
             Печурк разложилъ.

   Плоды и зелень предлагаетъ,
             Съ приправой добрыхъ словъ;
   Бесдой скуку позлащаетъ
             Медлительныхъ часовъ.

   Играетъ рзвый котъ предъ ними,
             Въ углу кричитъ сверчокъ,
   Трещитъ межъ листьями сухими
             Веселый огонекъ;

   Но молчаливъ пришлецъ угрюмый,
             Печаль въ его чертахъ,
   Душа полна прискорбной думой
             И слезы на глазахъ.

   Ему пустынникъ отвчаетъ
             Сочувственной тоской:
   — О, юный странникъ, что смущаетъ
             Такъ рано твой покой?

   Иль быть убогимъ и бездомнымъ
             Творецъ теб судилъ?
   Иль преданъ другомъ вроломнымъ?
             Или вотще любилъ?

   Увы! какъ жалки и презрнны
             Утхи благъ земныхъ!
   А тотъ, кто плачетъ, ихъ лишенный,
             Еще презрннй ихъ.

   Приманчивъ лести взоръ лукавый:
             Но вдь она вослдъ
   Бжитъ за счастіемъ, за славой,
             И прочь отъ нашихъ бдъ.

   Любовь — давно слыветъ игрою,
             Наборомъ сладкихъ словъ;
   Незрима въ мір, лишь порою
             Живетъ у голубковъ.

   Но, другъ… ты робостью стыдливой
             Свой нжный полъ открылъ… —
   И странникъ очи, торопливо
             Красня, опустилъ.

   Краса сквозь легкій проникаетъ
             Стыдливости покровъ:
   Такъ утро тихое сіяетъ
             Сквозь дымку облаковъ.

   Трепещутъ перси, взоръ склоненный,
             Какъ роза цвтъ ланитъ…
   И дву-прелесть изумленный
             Отшельникъ въ гост зритъ.

   «Простишь ли, старецъ, дерзновенье,
             Что робкою стопой
   Вошла въ твое уединенье,
             Гд Богъ Одинъ съ тобой!

   Любовь надеждъ моихъ губитель,
             Моихъ виновникъ бдъ:
   Ищу покоя; но мучитель —
             Тоска за мною вслдъ.

   Отецъ мой знатностію, славой
             И пышностью гремлъ,
   А я была его забавой,
             Онъ все во мн имлъ.

   Стекались рыцари толпою,
             Мн предлагая въ даръ
   Т — чистый, сходный съ ихъ душою,
             А т — притворный жаръ.

   И каждый лестью вроломной
             Привлечь меня мечталъ…
   Но въ ихъ толп Эдвинъ былъ скромный;
             Эдвинъ, любя, молчалъ.

   Ему съ смиренной нищетою
             Судьба одно дала:
   Плнять возвышенной душою,
             И та — моей была!

   Роса на роз, цвтъ душистый
             Фіалки полевой,
   Едва-ль сравниться могутъ съ чистой
             Эдвиновой душой.

   Но цвтъ съ небесною росою
             Живутъ одинъ лишь мигъ:
   Онъ одаренъ былъ ихъ красою,
             Я — легкостію ихъ.

   Я гордой, хладною казалась,
             Онъ втайн былъ мн милъ.
   Увы! любя, я восхищалась,
             Когда онъ слезы лилъ!

   Несчастный!.. Онъ не снесъ презрнья:
             Въ пустыню онъ помчалъ
   Свою любовь, свои мученья,
             И тамъ въ слезахъ увялъ.

   Но я виновна: мн страданье,
             Мн утопать въ слезахъ,
   Мн будь пустыня та изгнанье,
             Гд скрытъ Эдвиновъ прахъ.

   Надъ тихою его могилой
             Конецъ свой встрчу я:
   Пусть приношеньемъ тни милой
             Вся будетъ жизнь моя!»

   — Мальвина! старецъ восклицаетъ,
             И палъ къ ея ногамъ…
   О, чудо! ихъ Эдвинъ лобзаетъ,
             Эдвинъ предъ нею самъ.

   «Другъ незабвенный, другъ единый!
             Опять на вкъ я твой:
   Полна душа моя Мальвиной,
             Я здсь дышалъ тобой.

   Забудь о прошломъ; нтъ разлуки,
             Самъ Богъ вщаетъ намъ:
   Отнын, радости и муки,
             Все въ жизни — пополамъ.

   Ахъ, будь и самый часъ кончины
             Для двухъ сердецъ одинъ:
   Пусть съ милой жизнію Мальвины
             Угаснетъ и Эдвинъ!»[2]