Вехи

другим) прежде всего и свою интеллигенцию. И говорить об этом громко и открыто есть

долг убеждения и патриотизма. Критическое отношение к некоторым сторонам духовного

облика   русской   интеллигенции   отнюдь   не   связано   даже   с   каким-либо   одним

определенным   мировоззрением,   ей   наиболее   чуждым.   Люди   разных   мировоззрений,

далеких   между   собою,   могут   объединиться   на   таком   отношении,   и   это   лучше   всего

показывает, что для подобной самокритики пришло, действительно, время и она отвечает

жизненной потребности хотя бы некоторой части самой же интеллигенции.

Характер русской интеллигенции вообще складывался под влиянием двух основных

факторов, внешнего и внутреннего. Первым было непрерывное и беспощадное давление

полицейского   пресса,   способное   расплющить,   совершенно   уничтожить   более   слабую

духом   группу,   и   то,   что   она   сохранила   жизнь   и   энергию   и   под   этим   прессом,

свидетельствует,   во   всяком   случае,   о   совершенно   исключительном   ее   мужестве   и

жизнеспособности.   Изолированность   от   жизни,   в   которую   ставила   интеллигенцию   вся

атмосфера   старого   режима,   усиливала   черты   «подпольной»   психологии,   и   без   того

свойственные   ее   духовному   облику,   замораживало   ее   духовно,   поддерживай   и   до

известной   степени   оправдывая   ее   политический   моноидеизм   («Гайнибалову   клятву»

борьбы   с   самодержавием)   и   затрудняя   для   нее   возможность   нормального   духовного

развития. Более благоприятная, внешняя обстановка для этого развития создается только

теперь,   и   в   этом,   во   всяком   случае,   нельзя   не   видеть   духовного   приобретения

освободительного   движения.   Вторым,   внутренним   фактором,   определяющим   характер

нашей интеллигенции, является ее особое мировоззрение и связанный с ним ее духовный

склад. Характеристике, и критике этого мировоззрения всецело и будет посвящен этот

очерк.

Я не могу не видеть самой основной особенности .интеллигенции в ее отношении к

религии.   Нельзя   понять   также   и   основных   особенностей   русской   революции,   если   не

держать в центре внимания этого отношения интеллигенции к религии. Но и историческое

будущее   России   также   стягивается   в   решении   вопроса,   как   самоопределится

интеллигенция   в   отношении   к   религии,   останется   ли   она   в   прежнем,   мертвенном,

состоянии или же в этой области нас ждет еще переворот, подлинная революция в умах и

сердцах.

II

Многократно указывалось (вслед за Достоевским), что в духовном облике русской

интеллигенции   имеются   черты   религиозности,   иногда   приближающиеся   даже   к

христианской. Свойства эти воспитывались, прежде всего, ее внешними историческими

судьбами: с одной стороны – правительственными преследованиями, создававшими в ней

самочувствие   мученичества   и   исповедничества,   с   другой   –   насильственной

оторванностью от жизни, развивавшей мечтательность, иногда прекраснодушие, утопизм,

вообще недостаточное чувство действительности. В связи с этим находится та ее черта,

что   ей  остается  психологически   чуждым  –  хотя,  впрочем,   может  быть,  только  пока  –

прочно сложившийся «мещанский» уклад жизни 3ападной Европы, сего повседневными

добродетелями,   с   его   трудовым   интенсивным   хозяйством,   но   и   с   его   бескрылостью,

ограниченностью.   Классическое   выражение   духовного   столкновения   русского

интеллигента с европейским мещанством мы имеем в сочинениях Герцен

а8[

2]. Сродные

8[2] Ср. Об этом мой очерк «Душевная драма Герцена» в сборнике «От марксизма к идеализму» и в

отдельном издании.

настроения   не   раз   выражались   и   в   новейшей   русской   литературе.   Законченность,

прикрепленность   к   земле,   духовная   ползучесть   этого   «быта   претит   русскому

интеллигенту, хотя мы все знаем, насколько ему надо учиться, по крайней мере технике

жизни   и   труда,   у   западного   человека.   В   свою   очередь,   и   западной   буржуазии

отвратительна и непонятна эта бродячая Русь, эмигрантская вольница, питающаяся еще

вдохновениями   Стеньки   Разина   и   Емельки   Пугачева,   хотя   бы   и   переведенными   на

современный   революционный   жаргон,   и   в   последние   годы   этот   духовный   антагонизм

достиг, по-видимому, наибольшего напряжения.

Если мы попробуем разложить эту «антибуржуазность» русской интеллигенции, то

она окажется  mixtum cии. Это давно желанное и радостное возрождение,oт уроков жизни, в тайной надежде на новыйmpoт уроков жизни, в тайной надежде на новыйsitum составленным  из очень различных элемент тов. Есть

здесь  и доля наследственного  барства,  свободного  в ряде  поколений  от  забот  о хлебе

насущном и вообще от будничной, «мещанской» стороны жизни. Есть значительная доза

просто   некультурности,   непривычки   к   упорному,   дисциплинированному   труду   и

размеренному укладу жизни. Но есть, несомненно, и некоторая, впрочем, может быть, и

не столь большая, доза бессознательно-религиозного отвращения к духовному мещанству,