Вехи

Кромвелем   и   Маратом   или   Робеспьером,   между   Рылеевым   и   вообще   верующими   из

декабристов и позднейшими деятелями революции.

Фактически,   при   наличности   соответствующих   исторических   обстоятельств,

конечно, отдельные деяния, именуемые героическими, вполне совместимы с психологией

христианского подвижничества, – но они совершаются не во имя свое, а во имя Божие, не

15[9]  Конечно,   все   допускает   подделку   и   искажение,   и   именем   смирения   прикрываются   и

прикрывались   черты,   на   самом   деле   ничего   общего   с   ним   не   имеющие,   в   частности   –   трусливое   и

лицемерное   низкопоклонничество   (также   точно,   как   интеллигентским   героизмом   и   революционностью

прикрывается нередко распущенность и хулиганство). Чем ыше добродетель, тем злее ее каррикатуры и

искажение. Но не по ним же следует судить о существе ее.

героически, но подвижнически, и даже при внешнем сходстве с героизмом их религиозная

психология   все   же   остается   от   него   отлична.   «Царство   небесное   берется   силою,   и

употребляющие   усилие   восхищают   его»   (Мф.   11,   2);   от   каждого   требуется   «усилие»,

максимальное напряжение его сил для осуществления добра, но и такое усилие не дает

еще   права   на   самочувствие   героизма,   на   духовную   гордость,   ибо   оно   есть   лишь

исполнение долга: «когда исполните все поведенное вам, говорите: мы рабы ничего не

стоющие, потому что сделали то, что должны были сделать» (Лк. 17,10).

Христианское подвижничество есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими,

греховными сторонами своего я, аскеза духа. Если для героизма характерны вспышки,

искание   великих   деяний,   то   здесь,   напротив,   нормой   является   ровность   течения,

«мерность», выдержка, неослабная самодисциплина, терпение и выносливость, – качества,

как   раз   отсутствующие   у   интеллигенции.   Верное   исполнение   своего   долга,   несение

каждым своего креста, отвергнувшись себя (т. е. не во внешнем только смысле, но и еще

более   во   внутреннем),   с   предоставлением   всего   остального   Промыслу,   –   вот   черты

истинного   подвижничества.   В   монастырском   обиходе   есть   прекрасное   выражение   для

этой   религиозно-практической   идеи:

послушание.

  Так   называется   всякое   занятие,

назначаемое иноку, все равно, будет ли это ученый труд или самая грубая физическая

работа,   раз   оно   исполняется   во   имя   религиозного   долга.   Это   понятие   может   быть

распространено и за пределы монастыря и применено ко всякой работе, какова бы она ни

была.   Врач   и   инженер,   профессор   и   политический   деятель,   фабрикант   и   его   рабочий

одинаково   при   исполнении   своих   обязанностей   могут   руководствоваться   не   своим

личным интересом, духовным или материальным – все равно, но совестью, велениями

долга,   нести   послушание.   Эта   дисциплина   послушания,   «светский   аскетизм»   (по

немецкому выражению: «imnerweltlicии. Это давно желанное и радостное возрождение,he Askese»), имела огромное влияние для выработки

личности и в Западной Европе в разных областях труда, и эта выработка чувствуется до

сих пор.

Оборотной   стороной   интеллигентского   максимализма   является   историческая

нетерпеливость,   недостаток   исторической   трезвости,   стремление   вызвать   социальное

чудо,   практическое   отрицание   теоретически   исповедуемого   эволюционизма.   Напротив,

дисциплина   в   послушаниях   должна   содействовать   выработке   исторической   трезвости,

самообладания,   выдержки;   она   учит   нести   историческое   тягло,   ярем   исторического

послушания;   она   воспитывает   чувство   связи   с   прошлым   и   признательность   этому

прошлому,   которое   так   легко   теперь   забывают   ради   будущего,   восстановляет

нравственную связь детей с отцами.

Напротив, гуманистический прогресс есть презрение к отцам, отвращение к своему

прошлому   и   его   полное   осуждение,   историческая   и   нередко   даже   просто   личная

неблагодарность, узаконение духовной распри отцов и детей. Герой творит историю по

своему   плану,   он   как   бы   начинает   из   себя   историю,   рассматривая   существующее   как

материал или пассивный объект для воздействия. Разрыв исторической связи в чувстве и

воле становится при этом неизбежен.

Проведенная   параллель   позволяет   сделать   общее   заключение   об   отношении

интеллигентского  героизма  и христианского  подвижничества. При некотором  внешнем

сходстве между ними не существует никакого внутреннего сродства, никакого хотя бы

подпочвенного   соприкосновения.   Задача   героизма   –   внешнее   спасение   человечества

(точнее, будущей части его) своими силами, по своему плану, «во имя свое», герой – тот,

кто в наибольшей степени осуществляет свою идею, хотя бы ломая ради нее жизнь, это –

человекобог. Задача христианского подвижничества – превратить свою жизнь в незримое

самоотречение,   послушание,   исполнять   свой   труд   со   всем   напряжением,