Вексель Билибина

Дикачей два дня держали голодными, чтоб стали послабее и не бесились в дороге, потом связали по пять голов в связки и повели. Но Сергея все еще глодало сомнение: выйдет ли что из этой затеи — очень мало времени осталось на обучение.

Стадо пригнали в Гадлю, и на холме недалеко от школы, устроили что-то вроде кораля. Огородили холм жердями и начали заниматься воспитанием: обучали оленей ходить под вьюком, приручали, следили, чтоб не отходили далеко от домашних, а то ведь на первой же дневке в тайге разбегутся. Дело шло хуже, чем предполагал Сергей. А ведь нужно было обучать еще и диких коней…

ПЕРВЫЕ МАРШРУТЫ

Цареградский и Казанли попросили Билибина освободить их от транспортных забот, чтоб заняться обследованием побережья. Юрий Александрович охотно дал согласие и даже выделил в помощь четырех рабочих: Евгения Игнатьева, Андрея Ковтунова, Тимофея Аксенова и Кузю Мосунова.

У старика Александрова Валентин выпросил в аренду тот самый вельбот, который оставили ему охотские старатели взамен лошадей. Вельбот якуту пока не был нужен, поэтому и уступил, не торгуясь.

Ранним утром на этой посудине Цареградский, Казанли и четверо рабочих вышли из устья Олы и отправились по Тауйской губе на запад — к вожделенной бухте Нагаева. Рабочие сидели на веслах, Митя устроился на носу и чувствовал себя на высоте блаженства: его обдувал ветерок, мягкими шлепками ударялись в борта волны солнце сверкало вовсю и обещало погожий денек, приятное путешествие. Цареградский сидел на корме.

Сначала шли вдоль низменного побережья Ольского рейда выложенного накатанной галькой. Затем справа по борту возвысились обрывистые берега, прикрытые лишь сверху густой травой, корявыми лиственницами и ольховником. Насколько глаз хватало, а видно было до самого полуострова Старицкого, тянулись берега: то серые то пепельно-бурые, то желтые и даже красные. Миновали один кекур, стоящий в отрыве от берега, — Сахарную Головку, второй — Две Скалы. Одна скала поразила своей расколотой надвое вершиной. Была она похожа на человека, подносящего ко рту бокал.

С шутками, с прибаутками, с песнями пробежали одиннадцать миль. Заходить в залив Гертнера не стали: решили обогнуть весь полуостров Старицкого и войти прямо в бухту Нагаева. Цареградский направил вельбот круто на юг.

Миновали еще один заливчик. У его северного мыса поднималась из воды одинокая скала, очень похожая на скорбную женщину с печально наклоненной головой. У южного мыса этого же заливчика стояли три кекура, один другого меньше, как три брата. Это их, словно мать или сестра, провожала одинокая скала. Так показалось, Цареградскому, и он загорелся мыслью — написать картину «Сестра и три брата». Это будет первое полотно о диком и романтическом Севере!

Вельбот подошел к Трем Братьям. С голых черных скал сорвалась туча птиц, затмила солнце и оглушила своими криками. От Трех Братьев еще немного прошли на юг, но ветер здесь был покрепче — впереди открывалось море. Оставалось обогнуть еще один, самый южный мыс полуострова Старицкого и взять курс на запад, но встречь поднялись такие волны и так крепко ударили в нос и днище вельбота, что посудина завертелась и запрыгала на месте. Сильные гребцы сидели на веслах, но противный ветер нажал так, что весла в их руках, казалось, вот-вот переломятся.

— Не пройдем, — сказал Цареградский. — Будем поворачивать назад.

Усталые, мокрые, как мыши, они вернулись к Трем Братьям, зашли в безымянный заливчик и оказались в таком затишье, словно попали в иной мир. Сразу стало радостно и весело на душе. А подкрепились, так и совсем повеселели и безымянную бухтенку назвали Веселой.

Цареградский растянул гармошку своего «Фотокору», и все пожелали увековечиться на фоне морской глади, среди каменных, покрытых сизыми и зелеными лишайниками глыб. Увековечились.

Но велико было желание увидеть хотя бы краешком глаза бухту Нагаева. Валентин решил подняться на ближнюю сопку — она была и самой высокой на полуострове, — обозреть все вокруг и, возможно, полюбоваться бухтой. И он пошел. За ним Митя и все остальные.

По ключику, который прозвали Веселый Яр, сквозь заросли ольховника и кедровника продрались на пологую и голую седловину, потом прошли километра два по плоскому гольцу и, прыгая по серым базальтовым камням, забрались на самую вершину сопки. И отсюда открылась широчайшая панорама.

На юге расстилалось, сверкая, море с двумя голубенькими островками, похожими на облака. На востоке был виден весь Ольский рейд, и даже двуглавую церковку с домиками можно было рассмотреть в бинокль. На севере горы переваливались грядами: синие сменялись голубыми, голубые — белыми. А на западе, совсем рядом — в бинокль видна даже золотистая рябь, — светилась бухта Нагаева. Ее берега были обрамлены зеленью, и она показалась Валентину Цареградскому оазисом среди голубых барханов морской пустыни и синих гор.

Цареградский решил, что он придет на берега этой бухты попозже, придет с проводником, специальным маршрутом, обстоятельно обследует бухту, опишет и будет первооткрывателем и ее первым поселенцем.