Вексель Билибина

— Вы еще пока ничего не открыли, — снова повысил голос Юрий Александрович, — а уже первооткрывательские требуете. Получите, если найдете Борискин ключ и он окажется промышленным. А пока, — не удержался Билибин, — пока вы здесь не первые открыватели, а последние хищники! — и сам пожалел, что так сказал, сразу смягчил: — Насчет жратвы. Тут кто-то говорил, что у нас жрать есть… Скрывать не собираюсь: кое-что еще есть. Из Олы мы взяли в обрез, рассчитывали, что наши подойдут к ноябрю, теперь сами растягиваем, перешли на урезанный паек, но кое-чем поделимся с вами. Так, Сергей Дмитриевич? Он у нас и заведующий разведрайоном, и завхоз…

— Конечно, поделимся, но сами, товарищи, понимаете: нас — шесть, вас — тридцать, если мы даже весь свой скудный запас отдадим, та и сами с голоду помрем, и вы… У меня есть еще одно предложение: пока транспорт не подошел, а якуты обещали кое-что подвезти только в декабре, то не направить ли нам в Сеймчан, к якутам, свою делегацию… Может, они чем-нибудь выручат, а Сеймчан — это не очень далеко, Софрон Иванович Гайфуллин там бывал, дорогу знает и по-якутски говорить умеет, проводником быть не откажется.

— Моя везде ходил! Моя готова!

— И я пойду, — объявил Оглобин.

— Я тоже пойду, — сказал Билибин.

— Так и решим, — подытожил Филипп Диомидович.

По дороге домой Юрий Александрович все нахваливал Раковского:

— Молодец, Сергей Дмитриевич, умница и дипломат. А я вот не могу с этим народцем: иногда жалко его — темнота, своего добра не видит, а иной раз такое зло берет…

ЗАПИСИ В ЧЕРНОЙ КНИЖКЕ

После праздника немного потеплело, и снова повалил крупный снег. Потом поднялся ветер — он задул с северо-запада: сильный, холодный. А когда через три дня стих, то ударили такие морозы, что позамерзали в бутылках все смеси. Прежде хоть в полдень отпускало, а теперь и днем и ночью «шептали звезды» — шуршал, смерзаясь, выдыхаемый пар. Солнце не показывалось, оно лишь бродило где-то за горами и освещало розоватым светом вершины далеких сопок. В долине было сумрачно, хотя небо безоблачное, чистое, бездонное, сияло лазурью, и странным казался мерцающий снег, сыпавшийся из этой лазури — очень мелкий и совершенно сухой.

— Результат рекристаллизации, — объяснил Юрий Александрович, — бывает только в очень сильные морозы.

Работать на воздухе было невозможно, но все же приходилось: заготавливали дрова — печку топили и днем и ночью, — были и другие неотложные дела… Да и не могли сидеть сложа руки. Раковский предложил проект устройства тепляков для промывки проб прямо на линиях и при любом морозе. Билибин одобрил проект, и все взялись за строительство.

Золотые руки у Степана Степановича. Без единого гвоздя смастерил небольшие, легкие, но вместительные нарточки. Перед отправкой в Сеймчан наведался на базу Оглобин, долго восхищался этими санками:

— Теперь можно ехать! С такими самокатками хоть на край света! И пора ехать. Продовольствия у нас почти нет. Последнюю кобылу тоже придется забить, хотя в ней одна кожа да кости… Берег ее для тяги, думал, в Сеймчан возьмем подкормиться, но она еле ноги переставляет. Вот такие шишки. Но живы будем — не помрем! Вы, товарищи, пожалуйста, и мне и Гайфуллину такие салазочки-то сделайте. Мы в них заместо лошадей впряжемся! Так, Юрий Александрович?

— Так, Филипп Диомидович. Как сказал Александр Сергеевич, «себя в коня преобразив».

— Хорошо сказал товарищ Александр Сергеевич, прямо в точку сказал… А вот промывочка-то у нас понизилась, упала. Хабаровская артель совсем перестала мыть. Уходит к перевалу, туда, где лежит одна из падших лошадей. Берут палатку, рассчитывают, что одной лошади им хватит на две недели… Потом пойдут дальше, к другой. Вот такие шишки. Пора идти в Сеймчан.

В те дни в черной коленкоровой тетради Сергей записывал: