Вексель судьбы. Книга 2

Я принялся лихорадочно соображать, с чем же в таком случае могло быть связано моё внезапное приглашение на разговор к главнейшим людям страны - неужели с тем, что меня решено обвинить в недоносительстве на дядю, о котором я даже старался не думать? Но ведь такие обвинения можно предъявить в любом райотделе НКВД, зачем было тащить меня в саму Ставку?

В результате обрушившегося потрясения я оказался настолько отрешён от происходящего, что почти не стал слушать, что произнёс Берия в ответ. Теперь, по прошествии времени, я припоминаю, что в своей первой фразе нарком упомянул, что органы, по его мнению, действительно обошлись с Кубенским неправильно, из-за чего тот застрелился.

Потом - то ли для того, чтобы расставить точки над “i”, то ли с целью показать свою осведомлённость - Берия проинформировал, что мой отец, Сигизмунд Рейхан, был арестован по ошибке, а следователь, который вёл его дело, расстрелян. Однако к моменту, когда должна была произойти реабилитация, отец, к сожалению, умер в заключении из-за “общего заболевания”.

Услышанное потрясло, поскольку до сих пор у меня, равно как и у матери, оставалась надежда, что отец жив и когда-нибудь сумеет вернуться.

Если бы Берия просто сообщил мне об этом скорбном факте, я бы решил, что он как искушённый руководитель вводит меня в курс дела перед предстоящим серьёзным разговором. Однако, говоря о гибели отца, он произнёс слова “к сожалению” с таким особенным ударением и неподдельной горечью, что моё сердце дрогнуло, и в следующий момент я уже твёрдо понимал, что мои собеседники - не жрецы, взявшие меня на заклание, а едва ли не самые сердечные и близкие на тот момент люди.

За дни, прошедшие после этого ночного разговора в Ставке, я множество раз анализировал и прокручивал в голове ту ситуацию - и должен признаться, что даже теперь, всё более и более ощущая себя на заклании, я не могу найти аргументов, чтобы обвинить Сталина во время той беседы в неискренности или двуличии. Сталин выглядел опечаленным по-настоящему, и мне даже померещилось, что я видел слезу, блеснувшую на миг в уголке его глаз. Но зачем “державцу полумира”, привыкшему распоряжаться миллионами судеб, разыгрывать сцену печали перед никому не известным мальчишкой?

И хотя последующий разговор показал, что Сталин относился ко мне более чем серьёзно и возлагал на меня вполне определённые надежды, я до сих пор не могу отделаться от мысли, что в тот момент его сочувствие моему одиночеству, которое после получения из уст Берии известия о смерти отца оглушило и объяло меня целиком, было неподдельным и искренним.

Сталин неспешно раскурил трубку, и ровным голосом, переводя взгляд то на разложенную на столе карту, то на кольца табачного дыма и затем обратно, стал говорить примерно следующее.

— Мы допустили много ошибок, товарищ Рейхан. Очень много. Из-за этих ошибок мы не смогли как следует в том числе и отразить вероломное нападение Германии… Враг стоит у Киева, у Ленинграда, рвётся к Москве. В конце июля, когда ещё месяц не прошёл с момента вторжения, врагом был взят Смоленск. Захватчики во все времена рвались к Смоленску, от которого открывается прямая дорога на Москву, без единой водной преграды… Теперь нам предстоит оборонять Москву… Как вы думаете - удержим мы нашу столицу?

Последние слова Сталина обожгли меня, и я не нашёл ничего другого, как ответить, вставая:

— Обязательно удержим, товарищ Сталин! Весь народ настроен на победу. Я дважды подавал заявление, чтобы меня мобилизовали в Красную Армию, но военкомат мне отказал, ссылаясь на медицинскую статью. Помогите, пожалуйста, чтобы эти бюрократы согласились выдать мне оружие!

Я великолепно сознавал, что Сталин вызвал меня отнюдь не для того, чтобы уговорить написать заявление в военкомат в третий раз, усилив Красную Армию достаточно сомнительным бойцом,- однако другого ответа, согласитесь, в тот момент прозвучать просто не могло.

— Я тоже так думаю, что Москву мы не сдадим. Более того, я думаю, что эту войну мы завершим даже не на нашей государственной границе, а на территории противника, в самом его логове, в городе Берлине. Путь, правда, предстоит тяжёлый и непростой. А вам, товарищ Рейхан, не нужно отправляться на фронт. Я не отпустил бы вас туда даже в том случае, если бы вы являлись чемпионом страны по любому спортивному многоборью. Война, как известно, ведётся не только на фронте. Имеется другой участок, на котором ви должны нам помочь.

Произнося последние слова, Сталин явно заволновался, из-за чего в его речи усилился закавказский акцент, и “вы” он произнёс как “ви”.

Я же всем своим видом дал понять, что слушаю его с огромным вниманием.

Однако вместо того, чтобы продолжить, Сталин подал неуловимый знак, и за него говорить стал Берия.

— Ваш дядя, Сергей Михайлович Кубенской, до революции работал управляющим у фабриканта Второва. Этот фабрикант, вопреки расхожим представлениям, был честным человеком и патриотом. После революции по отношению к Советской власти он повёл себя лояльно. Известно, что когда Второва застрелили белогвардейцы, Ленин был сильно расстроен…