В тот же день пришёл приказ о сведении остатков 365-й дивизии в сводный полк, входящий в 246-ю дивизию. Оперуполномоченный, с которым подружился Рейхан, куда-то исчез, начальник дивизионного штаба полковник Ветлугин, который в своё время пытался отправить Рейхана на санитарном самолете, был поставлен во главе сводного полка и теперь находился в основном при штабе опергруппы Поленова. Вместе с голодными и измученными связистами в компании двух легко раненных артиллерийских капитанов сотрудник Наркомфина обречённо перемещался в составе тыловой группы 29-й армии. Транспорта не было, идти приходилось пешком, снег стоял выше колен. Несколько раз удавалось заночевать в кабинах подбитых грузовиков, в каждую из которых набивались по четверо-пятеро человек, закрывавших выбитые стёкла снятой с убитых одеждой и согревавшихся от тепла друг друга.
В ночной прорыв 17 февраля ушли наиболее боеспособные части 29-й армии вместе со штабом. Благодаря поддержке подмосковных десантников, весьма многие из ушедших в этот прорыв сумели спустя несколько дней выбраться из котла. Тыловые части и обозы с раненными должны были пробиваться к своим в следующую ночь. Им повезло куда меньше -- все пути отхода, лежавшие в направлении к деревне Светителево, беспрерывно обстреливались немецкой артиллерией, а ночные атаки немецких кавалеристов отсекали и уводили в полон целые роты. В расположение 39-й армии из этой группы добрались лишь считанные единицы, и никаких гражданских лиц среди них уже не было.
Про Александра Рейхана вспомнили в середине марта, когда в штабы и особые отделы всех частей Калининского и Западного фронтов внезапно пришли из Москвы соответствующие запросы. Хотя было очевидно, что шансов выжить в Мончаловском лесу или при убийственном прорыве у странного сотрудника Наркомфина практически не имелось. В лучшем случае он мог угодить в немецкий плен.
Но, по-видимому, Рейхан действительно являлся птицей весьма важной, поскольку шифрованные запросы о его судьбе по линии военной контрразведки продолжали следовать один за другим. Затем они внезапно прекратились, после чего в расположение 39-й армии, удерживающей свои позиции в наибольшей близости к Мончаловскому лесу и местам февральского прорыва, прибыли уже знакомые нам бойцы ОМСБОН -- Гурилёв и Здравый.
Задачей им было поставлено следующее: "Действуя на территории, оккупированной противником, установить местонахождение А.Рейхана или выяснить его судьбу, установить местонахождение имевшегося при А.Рейхане архива, обеспечить эвакуацию А.Рейхана с архивом в расположение советских войск".
Зачитав приказ, майор контрразведки при штабе 262-й дивизии устно пояснил, что при расспросах о Рейхане разведчики должны исключить возможность любой огласки, которая могла бы привлечь к объекту розыска внимание немцев. Это означало, что каждого информатора из местного населения -- за исключением случаев абсолютной уверенности в его последующем молчании и лояльности -- надлежало после поступления информации ликвидировать.
С таким вот странным, безрассудным и практически невыполнимым заданием двое разведчиков отправились за линию фронта. Из-за авианалета выспаться перед заданием толком не получилось, и они вышли в свой путь уставшими, с тяжестью на сердце и нехорошими предчувствиями.
Штаб 262-й дивизии был расквартирован недалеко от деревеньки с пугающим названием Разбойня, на окружённой непроходимыми заболоченными лесами высоте с ничего не говорящим именем "двести пятьдесят". На этом относительно сухом месте можно было располагаться с известным комфортом, поскольку уже менее чем через километр в любом из направлений начинались мрачные и гиблые топи. Весной, когда в лесах растаял снег, болота стали непроходимыми, и отдельным соединениям 39-й армии, оказавшимся посреди них, выбираться на сухие участки, где стояли основные силы, было не менее сложно, чем выходить из неприятельского окружения. Болотная глушь служила на тот момент второй линией фронта.
Идти разведчикам предстояло на северо-восток в направлении Павлюков в условиях абсолютного бездорожья. Направление держали по руслу небольшой лесной речушки, вздувшейся от обильного половодья и залившей своей чёрной блестящей водой неширокую полосу твёрдой суши. Уже через полчаса сапоги были полны воды, а освободившиеся от ледяного панциря низменные пространства душили скоплениями болотного газа. Радовать могло только отсутствие комаров.
Когда начало темнеть и не представилось возможности обнаружить сухой участок для ночлега, пришлось рубить молодые ёлки и осины, чтобы на покрытой слоём воды лесной почве навалить настил.
На следующий день предстояло вплавь переплывать разлившуюся Осугу, так как в окрестностях двух прибрежных деревень не удалось найти ни одной лодки. В ледяную апрельскую воду погружаться пришлось нагишом -- для одежды, рации и оружия соорудили плотик, который попеременно толкали впереди себя.