Вексельное право

«Вот чертова баба!» – подумал я об интеллигентной даме. Зачем ей понадобилось «с больной головы – на здоровую»? И почему толстячок соврал, что знакомство с Кружилиным короткое, как заячий хвост? Я раздумывал, размышлял над этими ребусами, а Кружилины – отец и дочь – все гостили у кого-то в Энске, а время шло…

Подошло десятое августа – открытие летне-осенней охоты. Мы, охотники, – люди одержимые: когда подходит сакраментальная дата – самые волевые из нас отпускают тормоза «сдерживающих центров», как говорят медики.

Охота!.. И забыто все: работа, семья, нерешенные задачи, даже ее величество Любовь – отходит на задний план…

Охота, охота!..

Мое ружье было в ремонте у местного оружейного мастера Петра Павловича Русанца.

Тот задержал ремонт, и я вспомнил о вещдоке по делу Андреева, и хоть пользование вещественными доказательствами строго запрещено, но… охота – есть охота.

Нельзя же отказаться от охоты в день открытия, потому что ружье у тебя будет… чужое! Да и какое оно «вещественное доказательство»? «Вещественное доказательство – это доказательство преступления, а здесь – застрелился человек. Сам застрелился, а не его застрелили из «Голланда»; что же этот «Голланд» может доказывать? Что Володя Андреев сам застрелился?! – Давно знаем, что сам и что именно из этого ружья.

После недолгой мысленной драки со «сдерживающими центрами» я «отпустил тормоза».

Пошел в камеру хранения вещественных доказательств и выписал…

Вот оно опять передо мной: ружье-сказка, ружье – мечта охотника, вещь потрясающей красоты, где оружейная техника уже превратилась в искусство, где только отделка, гравировка и микроскопические рельефы отбирают у мастеров годы упорного труда… Потому и стоят эти шедевры эквивалентно тысячному дому, табуну породистых лошадей или стаду коров…

Рядом с двойной гравировкой завода: « Голланд-Голланд », по планке тянулось длинное, витиеватое славянское золото другой надписи: « По заказу великого князя Николая ».

И еще – золотая пластинка на ложе: « Из охоты Его Императорского высочества наследника-цесаревича, великого князя Николая. Ливадия ».

М-мда… Царское ружьецо!..

Девятого августа я уже стоял на борту дачного парохода, уходившего в заветные места…

Впереди был целый день, не связанный с грабежами, убийствами, самоубийствами и еще со всякой кровавой пакостью человеческой, которую приходится распутывать инспектору группы «ББ» угрозыска.

«ББ» – расшифровывается грозно: «борьба с бандитизмом».

Три зорьки впереди… Лодка, озера, тихие закаты и восходы… И год – не комариный.

Хорошо!..

Пароход опоздал, и мне досталась только «утрянка».

Знаете тот чудесный час рассвета, когда первые лучи солнца чуть касаются верхушек тальника и озеро окутано голубым туманом, а сонная гладь темных вод еще не сбросила с себя ночного очарования?..

Обласок скользил вдоль кромки камыша.

Ружье-сказка, ружье – мечта охотника лежало со взведенными курками наготове, и когда с хриплым кряканьем свечой взмыл из камышей первый матерый «крякаш», я ударил по увеличенному туманом силуэту птицы шагах в пятнадцати.

Но не услышал характерного всплеска падающей в воду птичьей тушки.

Неужели «пудель»?.. Странно – стрелок я неплохой!

Да, промах. Задел, верно, только крайними, боковыми дробинами – вот и на воде плавает утиный пух, который выстегала из кряквы ослабевшая дробь…

– Промазал, черт! – я обругал себя вслух и взялся за весло.

Существует такое охотничье поверье: если первую не стукнешь – так и пойдет: будешь всю охоту «мазать». И не помогут ни умыванье, ни проклятья, ни заклятья, ни выпивка «для глазу».

Охота, знаете ли, вещь таинственная, загадочная… И очень несамокритичная штука – охота: всегда виноваты или порох, или ружье, внезапно потерявшее бой.

Как бы то ни было, но в тот раз так и пошло! Утки поднимались и справа (невыгодно для охотника), и слева (выгодно для охотника), мои дуплеты гулко отдавались в ближнем бору, но… птицы не падали.

Туман стал редеть.

За излучиной речки, поросшей ряской и кувшинкой, открылась прогалина чистой воды. Там плавал табунчик…

– Ага! Сидячие! Ну, тут уж без промаха!.. – Прижав лодчонку к берегу, я тщательно выцелил и спустил один за другим оба курка.

Но табун вспорхнул и улетел. Опять на воде остался только утиный пух.

Напрасно я веслом раздвигал камышную стенку: нет. Только пух.

Так продолжалось всю охоту, выстрел за выстрелом. Даже пух – редко. Ни одного перышка, и все было соответственно известному пожеланию…

Солнце уже стояло высоко, когда я раскис, причалил к берегу и в тоскливом изнеможении опустился на росистую траву…

И первый червячок страшного охотничьего сомнения шевельнулся в моей груди.

Поднялся, воткнул в ил весло и, отойдя на двадцать шагов, пальнул в белую лопасть. Раз и два пальнул. Потом побежал к цели.

Лопасть сияла девственной чистотой отмытого водой дерева, и лишь в одном углу виднелись слабые отпечатки двух отскочивших дробинок.