– Так я и звонил! Между прочим, звонил именно из банка, на людях, даже в присутствии двух милицейских. И никто, зная, что банк оплачивает без ограничений, никто не вмешался, не поправил меня. Кому какое дело?.. Кстати, – наклонился он ко мне, деликатно кашлянув в кулак. – Порекомендуйте следователю выяснить, почему этот идиотский трест льна и пеньки взял за правило посылать кассира без охраны? Следует взгреть за подобную глупость… Ну-с, чем еще изволите интересоваться?
– Скажите по совести, Демидов, вы настоящий Демидов, князь Сан-Донато?
– Да, настоящий. Потомок тех самых Демидовых, и на сей раз играл под своей настоящей фамилией. Ну-с… А что касается княжеского титула, то он ведь не жалованный, не родовой, а купленный еще прапрадедом, и не потомственный. Так что я по-настоящему из самых доподлинных купчишек, а вот реквизит мой вправду подлинный, демидовский, в том числе и бриллианты. Они были вывезены из Франции кем-то из предков, но их украли, и фирма ТЭТА – слыхивали про такую? – изготовила дубликаты драгоценностей из фальшивых камешков. Я и пустил в мир легенду о военной добыче Цибульского. Это оказалось куда убедительнее, нежели правда. Это же романтика!.. – закончил со вздохом князь Сан-Донато, Лицо его чуть посерело. – Ну-с, ежели я больше вам не нужен, отправьте меня на отдых: устал я…
ЛЮБОВЬ И МЕШКОТАРА
Шел тысяча девятьсот тридцать первый год…
Однажды секретарь Крайрозыска принес мне пухлое дело.
– На доследование, – сказал секретарь. – Начальник велел предупредить: очень серьезное дело. Так что благодари за оказанное доверие и – начинай срочно.
– Мешкотара – серьезное? Что вы, оба – не выспались, что ли?
– Мое дело маленькое. Расписывайся! А между прочим, краевой прокурор интересуется.
– Гм… Не было печали!
Какой следователь любит «чужие дела»! Да еще с надзорным производством в прокуратуре. Кто-то напортачил, а ты, изволь, отдувайся за чужой грех.
На обложке первого тома – лиловый штампик: «Арестантское».
– Один человек в домзаке. Зачислили за нами…
– Спасибо!..
– Не на чем! Читай себе на здоровье! – И секретарь ушел.
Нехотя я стал перелистывать двухтомник. Добрался до обвинительного заключения:
Ого! Две тысячи мешков! А, впрочем, что такое – две тысячи мешков? Две тысячи по четвертаку, по двадцать пять копеек – «казенная» цена – это пятьсот рублей. Ну, допустим, сплавил по базарной цене – сорок копеек мешок, – тогда восемьсот. Зарплата кладовщика, материально ответственного, триста рублей.
Охота же администрации Заготзерно возбуждать уголовное дело! Начет на зарплату, иск – и вся недолга. Подумаешь, мешки! Взыскали бы стоимость, выгнали воришку, и дело с концом. А теперь, изволь, копайся!..
На последнем листе печать краевого прокурора и резолюция:
Подумать только: «умонастроения»! А в анкетных данных протокола допроса записано: «образование – два класса начального училища»…
Обыкновенный, малограмотный недоучка.
Ба! Да ведь и недостача-то по складу погашена: к делу приобщена квитанция о внесении в кассу пятисот сорока трех рублей. Чего это начальство так взъелось на этого воришку?
Вызвал Свиридова из тюрьмы. И удивился.
Каждая профессия оставляет свой отпечаток на внешности человека. Кладовщик в те времена – это обычно такой живчик средних лет с начинающимся брюшком и низкорослый. У него бегающие глазки и точно рассчитанные движения, и всем своим видом он как бы спрашивает: «Ну-с, что требуется? О чем пойдет речь?» Это – один тип. И второй – флегматичный, безбородый старикан с ревматическими пальцами, перепачканными химическим карандашом, и в очках, скрывающих глаза, уже выцветшие от долгой, но бессодержательной жизни.
Но Свиридов не походил ни на того, ни на другого.