Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Уходи! Где ты воинов возьмешь, если вы сейчас все поляжете? На юг идите, найди там людей, и вместе против них — она махнула рукой на закат, — поднимайтесь. Иди, сын — она легонько подтолкнула сына. — Это все она, рысь твоя. Маленькая, слабая, а как заснули мы, она горло нам и порвала. Говорила я тебе, не отпускай ее. Хоть и прикормил ты ее, хоть она и дитя принесла, но душа ее всегда там была, где солнце садится.

Тайбохтой потемнел и без того смуглым лицом.

— Не могла Локка этого сделать.

Старуха на мгновение привлекла его к себе.

— Прощай. Я поклонюсь за тебя духам.

Мужчины несли на руках малолетних сыновей, тех, что постарше шли рядом со взрослыми.

Вождь посмотрел на свои пустые руки и внезапно понял, чего просила Локка в женском святилище.

— Ты знала, — прошептал он. — Локка, лиса моя. Что ты дала Ыленте-Коте, чтобы родить дочь, а? Какую жертву?

Не доезжая сотни саженей до стойбища, Петя придержал коня. Было невыносимо тихо, не лаяли собаки, не плакали дети. Над чумами курились дымки, у костров сушилась на веревках одежда.

Петр Воронцов вдруг почувствовал, как холодеют пальцы. Он всегда был уверен, что Марфа рядом. Два года, горько подумал он и тут же заставил себя вспомнить тот лондонский разговор со Степаном, когда Петя был еще семнадцатилетним мальчишкой.

— Степ, а если бы у Беллы за эти три года дети народились? Ну, — он помялся, — от мужа ее.

— Ты, Петька, пока мал и не понимаешь. Коли ты любишь, так примешь ее хоть с десятком ребятишек, потому как все ее и твое тоже. А если не примешь, то не мужик ты, и нечего тебе рядом с ней делать.

— Мне все равно, — прошептал Петя, и направил коня в сторону стойбища.

— Да что они тянут? — Ермак нетерпеливо вглядывался в равнину. — Я ж велел знак подать. А-а! — махнул он рукой и обернулся к дружине.

Петя обернулся и увидел мчащихся коней.

— Нет, нет! — замахал он рукой, но было поздно.

Дружинники рассыпались по стойбищу, протыкая мечами покрышки чумов, выволакивая наружу плачущих женщин и детей.

— Тут бабы одни, — сказал Ермак, подъехав к Пете. — Вот же, — он выматерился, — увидели они отряд, и воинов увели. Не догнать их.

Петя спешился.

— Пойду гляну, может, они где в засаде затаились.

— Постерегись, сотник, — озабоченно бросил ему в спину Ермак.

Старуха сидела на пороге чума, скрестив ноги. Увидев Петю, усмехнулась, трудно подбирая слова, кивнула: «Живой…».

— Где она? — Петя достал кинжал.

Пусто смотрели темные глаза. «Умерла».

Петя опустился на колени и остервенело воткнул клинок в эту проклятую, пропитанную кровью и смертью, землю. Злорадная тень прошла по лицу старухи. «И твое дитя с ней».

Пете показалось, что он ослышался, и в этот миг старуха как-то странно, будто торжествующе, оскалилась, схватилась за горло, захрипела, повалилась на спину. Из горла торчала стрела.

— Совсем сдурел? Кто позволил? — рявкнул Петя на подошедшего дружинника. Тот непонимающе моргнул.

— Дак где еще стрелять научиться, как не здесь?

— Нечего здесь брать. — Петя подъехал к Ермаку. — Уходить надо.

Атаман похлопал по седельной сумке.

— Золотишко и камни у баб мало-мало нашли, как поискали. Немного, правда, но на первый раз хватит. Да и потом, сотник, дружина сюда долго добиралась, дай им потешиться.

Петя с отвращением застыл, глядя, как дружинники разоряют стойбище.

Давней ночью в Дербенте у него был в руке клинок и он сражался с равными себе — с воинами. А сейчас разгоряченные вооруженные мужики гонялись на лошадях за убегающими женщинами, самые быстрые успели схорониться в лесу, здесь остались матери с грудными детьми и бабы на сносях. Один всадник догнал девочку лет тринадцати и втащил ее в седло.

Девчонка отчаянно царапалась и кусалась, но, получив оплеуху, затихла.

— Атаман, — подъехал к ним дружинник, — может, с собой заберем? — Он кивнул на дрожащую от страха девчонку. — Я бы ее в женки взял.

— Ежели ты каждую бабу инородскую будешь в женки брать, у тебя их скоро с десяток будет, — усмехнулся Ермак. — Не последний поход это. Нечего ее через горы тащить, здесь пусть остается.

Парень сграбастал девчонку в охапку и потащил за чум. Рядом с чумом на земле заходился в крике младенец. Петя откинул полог, потормошил лежавшую без чувств остячку, сунул ей крохотное извивающееся тельце. Она с трудом поднялась, болезненно скривившись, и вдруг разрыдалась, отталкивая Петю. Потом быстрыми пальцами ощупала ребенка, приложила его к груди, зашептала на своем языке. Черная, покрытая кровью и грязью копна волос скрыла от Пети мать и дитя.

У него сжалось сердце. Марфы больше нет, нет и их ребенка.

Тогда у костра, уже засыпая, они лежали в обнимку и Марфа вдруг сказала: «А ведь теперь всегда так будет, да?»