Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

Только ни разу, ни разу у меня руки к веревке не потянулись — потому как я мать, и детей своих вырастить должна. Тако же и ты — и мальцов своих, и того, что в чреве у тебя сейчас».

— Дак, может, и не говорить Степе-то? — измученно шепнула женщина. «Зачем ему знать?»

— Затем, милая, что лгать-то нам Иисус не заповедовал, — вздохнула Марфа. «Вона, я бы тоже могла Петьке сказать, что Федосья от него — месяц сюда, месяц туда, десять лет назад дело было, кто разберется? Однако же я ни мужу своему, ни детям неправды говорить не собираюсь, и тебе не советую».

— А ежели Степа меня выгонит? Куда мне идти-то тогда? — Маша опять разрыдалась.

— Вот завтра он приедет, так и узнаешь, какое его решение будет, сейчас чего гадать? Умой лицо, и пошли к детям — а то, что мы за матери, сидим тут, плачем, а чада без присмотра, — Марфа поднялась.

Он спешился, и увидел, что в дверях усадьбы стоит Марфа, держа за руки близнецов.

Мальчишки вырвались и, — как всегда, — полезли на него, ровно на корабельную мачту.

Он обнимал сыновей, и слушал. Они говорили про ветряную мельницу, про птичьи яйца, про пони, про то, как Майкл упал и ударился коленом, и совсем, совсем не плакал, не то, что Лиза, она вечно ноет. Они шептали ему, что Федька — противный, нет, не противный, это Федосья противная девчонка, слишком много о себе возомнила. Они были уверены, что папа, — ну уж точно, — привез им из Лондона что-то интересное, а, может, быть, не только из Лондона, но и откуда подальше. Они обнимали его, говоря, что они с Федей доделали на ручье запруду и приладили к ней колесо, и оно крутилось, а теперь на ручье лед и совершенно невозможно, невозможно показать это папе, но оно крутилось, все видели!

— Крутилось, крутилось, — сказал Степан, улыбаясь, вдыхая запах детей. «Я верю».

Близнецы смотрели на него синими, будто море глазами, и он еще раз, прижав их к себе, потерся о нежные щеки.

— Вон, видите, — показал он на седло. «Весь мешок для вас пятерых. Снимайте да и бегите в детскую».

Дети пронеслись по ступеням маленьким ураганом. Степан улыбнулся и поцеловал Марфу в висок:

— Ну, здравствуй, сестрица. Марья-то где? Или случилось что? — Степан вдруг испугался — как-то странно смотрела на него Марфа, ровно хотела что-то сказать и сдерживалась.

— Нет, здорова она, — Марфа помолчала. «У себя».

— Все в порядке? Дети-то как? — Степан видел, как отхлынула кровь от щек сестры.

— С детьми все хорошо, — Марфа внезапно повернулась и стала подниматься по лестнице. «Я с ними побуду».

Степан в два шага догнал ее и встряхнул за плечи: «Марфа!»

— Иди к жене своей, Степа, — не оборачиваясь, сказала та.

Он не верил, не мог поверить, и еще раз переспросил: «Не мой?»

— Нет, сквозь рыдания сказала жена. «Не могу я врать далее, Степа. Не твое это дитя».

Степан не понимая, не сознавая, что делает, уже сжал кулак, но вдруг вспомнил: «Отродясь на женщину руку не подыму».

— Да как ты могла-то? — спросил он, сдерживаясь. «Шлюха дрянная! Я тебя сейчас за порог голой выброшу — иди к своему… — он выругался, — или в бордель. Там такие подстилки всегда в цене — на жизнь себе заработаешь».

Она сидела, съежившись в кресле, и Степан вдруг вспомнил, как первой брачной ночью она точно так же забивалась в угол — будто раненый зверек.

Он вдруг, с отвращением, посмотрел на ее аккуратный, округлый живот.

— Однако, все же спасибо, что ты мне сказала, — зло проговорил Воронцов. «Хоть не буду чужого ублюдка воспитывать».

— Степа, но ведь ты сам Пете говорил…, - подняла заплаканное, распухшее лицо жена.

— А ты что, Мария, думала, что я умер? — ядовито спросил Степан. «Ты поэтому решила с другим в постель лечь? Да нет, вроде я живой был — что тогда, что сейчас. Так что ты себя с Марфой не равняй — ты поблядушка просто».

Он с удовлетворением увидел, как дернулась, ровно от удара, Маша.

— Кто отец? — устало спросил Степан. «Или ты не знаешь?».

— Зачем тебе? — всхлипнула женщина.

Он остановился рядом и сказал: «А ну посмотри на меня».

Маша покорно подняла глаза. «Трогать я тебя не хочу и не буду, — медленно сказал Степан, — хоша бы любой другой муж тебя бы до смерти забил, и правильно бы сделал. Но мне к тебе даже пальцем единым прикасаться противно, тварь развратная.

А с кем ты блудила — того я убью, иначе нельзя, ибо тут честь моя затронута. Ну, кто он, говори!»

— Умер он, — глухо сказала Маша. «Летом еще. Мне письмо прислали».

— Как удобно, — вдруг рассмеялся Степан.

— А мне ты, что, солгать хотела, что ребенок мой? — он сцепил, зубы и заставил себя снять руку со шпаги. «Таков путь и жены прелюбодейной; поела и обтерла рот свой, и говорит: «я ничего худого не сделала», — процитировал он.

Она только кивнула и опять расплакалась.

— Ну, вот что, — сказал Степан, уже у двери. «Ежели отродье это живым принесешь — духу его здесь не будет, и не увидишь ты его более. Поняла?».

— А я? — Маша не смела смотреть на мужа, он только видел аккуратный пробор в ее черных косах.

— Я теперь не уверен, что и сыновья-то — мои, — горько сказал Степан.