Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Проклятье! — застонал Бонкомпаньи. «А где все наемники?».

— Туда же отправились, — Петя хмыкнул. «Впрочем, если пройдете по лагерю, то десятка два наберете, — тех, что были мертвецки пьяны последние пару дней».

Джакомо, сочно выругавшись, резко повернулся и вышел.

В лагере было тихо — только из некоторых палаток раздавался громкий храп. Он, наклонившись, заглянул в одну из таких — пахнуло водкой и немытыми телами.

Шлюха, что устроилась рядом со спящим солдатом, зевнула, и приоткрыла глаза: «Ну что ты бродишь, не видишь — люди устали, отдыхают».

Бонкомпаньи посмотрел на ее широкие, едва прикрытые грязноватой сорочкой бедра, и позвенел в кармане монетами.

Шлюха, все еще зевая, стала одеваться.

Петя откинул полог командирского шатра и тут же отпрянул — прямо перед его глазами раскачивалась женская грудь — внушительных размеров.

Смуглая, полная девушка в одном лишь расшнурованном корсете, — юбки лежали пышной грудой под ее раздвинутыми ногами, — сердито обернулась к Бонкомпаньи: «Во-первых, вдвоем дороже, а во-вторых, о таком договариваются заранее, carissimo».

— Мадам, — нежно сказал Петя, — я бы не смог вас делить ни с кем.

Шлюха зарделась. «Давай заканчивай, — грубо велела она Джакомо, — видишь, синьор ждет».

— В следующий раз, мадам, — вздохнул Воронцов.

— Я сейчас, — пробормотал Джакомо.

— Да уж не торопитесь, — ядовито ответил Петя, и еле удержался, чтобы не добавить: «Ваше Величество».

Эпилог Аббатство Фонте Авеллана, Апеннинские горы, июль 1578 года

Он проснулся, как всегда — задолго до рассвета. В келье было тихо, его наставник — новички здесь помещались с наставниками, — стоя на коленях, читал Псалтырь. Наставник, казалось, никогда не спал — здесь вообще не принято было много спать, — между работой, чтением часов, и учебой на сон оставалось часа три-четыре, не больше.

Монах плеснул себе в лицо ледяной водой — ночи в горах были нежаркие, даже летом, и, взяв свой Псалтырь, перебирая розарий, опустился рядом с наставником. Читал он, шевеля губами, — вот уже полгода он не произносил ни единого слова, следуя взятому на себя обету.

Это было довольно просто — он и в той, давней жизни, был немногословен. С наставником и другими монахами он объяснялся жестами, и, — только в случае крайней необходимости, что-то писал.

Здесь, в монастыре отшельников, он и не видел никого, кроме своего наставника. Только за работой, или на общей молитве, он, изредка, встречал кого-то еще.

Он закончил читать, перекрестился и распростерся на холодном, каменном полу. Он вспомнил, как приехал сюда сразу после пострига — он медленно шел вверх, поднимаясь по узкой, каменистой тропе, а вокруг был только лес — без конца и края, счастливый, веселый, пронизанный утренним солнцем лес. Тогда он улыбался, вдыхая горный, сладкий воздух, и шептал про себя строки Данте, который, по преданию, останавливался в этом монастыре:

— Так в третий раз он начал, говоря.
«Там, — продолжал он мне, благоречивый, —
Я так окреп, господень труд творя,
Кто, добавляя к пище сок оливы,
Легко сносил жары и холода,
Духовным созерцанием счастливый».

Он внезапно, до боли, до крови, прокусил губы, и стиснул в руке розарий. Наставник поднялся с колен и мягко кашлянул — пора было идти работать.

По дороге он выпил колодезной воды, и взял с подноса, выставленного в галерее, кусок хлеба — такая же трапеза подавалась и вечером, и только по праздникам к ней добавляли немного овощей.

Монах немного постоял, чуть ежась от утреннего холодка, что проникал под власяницу и белоснежную рясу с капюшоном, чтобы была надета поверх нее. Солнце едва золотило вершины гор, здесь, в узкой, еще мрачной долине было сыро, и зелень лесов была укутана в мокрый, клочковатый туман.

«Сначала — огород», — вздохнул он. Каждый клочок земли тут был отвоеван у горы с боем, еще во времена святого Петра Дамиани, самого известного из здешних отшельников. Монах провозился с грядками до полудня, шепча про себя Псалмы, и только смывая грязь с рук, вглядываясь в тропинку, что вилась вверх к воротам аббатства, он увидел на ней знакомую фигуру.

Они обнялись — отшельник и отец Уильям Аллен.

— А ты тут окреп, — сказал Аллен, рассматривая высокого, широкоплечего монаха. «Ну конечно, свежий воздух, физический труд, пост и молитва. В Дуэ ты выглядел менее здоровым, дружище. Помнишь, я же тебя еще там уговаривал сан принять, — Аллен улыбнулся.

Монах провел его в библиотеку. Было тихо и прохладно, в раскрытые на галерею окна вливался запах хвои, смешиваясь с ароматами чернил и книжной пыли.

— Следующим летом тебя рукоположат, вопрос решенный, — сказал Аллен, усаживаясь. «Я смотрю, ты «Сумму Теологии» читаешь, готовишься».