Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Да, но совсем разрушенные, еще орденских времен, — девушка все стояла, поглаживая холку белой, аккуратной кобылки.

— Ну, вот и съездим, посмотрим, — Питер взял кобылку под уздцы. Их пальцы на мгновение встретились, и девушка, зардевшись, сказала: «Такая хорошая лошадь, спасибо вам».

— Она теперь ваша, — Воронцов посмотрел на Марию. «Я ее отведу на конюшню, а вы идите спать, поздно уже».

— Спасибо, — она присела, и легко, по-детски вздохнув, сказала: «Как будто в сказке, герр Питер. Даже просыпаться страшно — вдруг все исчезнет…», — она не договорила, и, опустив ресницы, отвернувшись, быстро пошла через двор.

Оказавшись в опочивальне, девушка подошла к высокому окну, и еще успела услышать скрип ворот и стук копыт его коня.

Она сцепила тонкие, холодные пальцы и прижалась лбом к запыленной, грубой ставне.

— Питер, — сказала Мария тихо, будто пробуя его имя на вкус. «Питер», — повторила она.

Девушка села на огромную, старую кровать, и, с ненавистью обведя глазами комнату, опустила голову в руки.

Тогда, в Новгороде, после свадьбы, она точно так же сидела на краю кровати, рыдая, мечтая только об одном — оказаться сейчас где-то в другом месте, там, где будет спокойно и тихо, там, где будут батюшка с матушкой, и братья, и Ефимия, и Марфа Федоровна. Маша плакала, когда узнала, что она погибла, плакала, вспоминая ее спокойные, добрые зеленые глаза, ее уверенные, ласковые руки.

Венчали их по двум обрядам — православному и лютеранскому. Магнус был пьян — он начал пить еще за несколько дней до свадьбы, и сейчас, на пиру, еле держался на ногах. Царь был весел — он посылал еду ближним боярам, и поднимал кубки за удачу в войне. «Наша теперь Ливония», — он потрепал по щеке Машу. У государя были жесткие, сильные пальцы, и хищная улыбка. «Налей-ка сестре своей вина, Васька», — обернувшись, велел он.

Она выпила тогда, закрыв глаза, полный кубок, что поднес ей брат, — только чтобы забыться, чтобы не видеть лица Ивана Васильевича, не видеть Магнуса, заснуть, и проснуться только наутро.

Ей стало плохо еще там, на пиру, и Матвей Федорович, увидев ее бледное лицо, наклонившись над ее креслом, сказал: «Пойдем, Маша».

Он терпеливо ждал, пока ее тошнило — вином, страхом, ненавистью. Потом, умыв ее, Вельяминов вздохнул: «Ну, пора и на брачное ложе».

— Матвей Федорович! — Маша вцепилась в его руку. «Пожалуйста, не надо!».

Он только сжал красивые губы и погладил ее по голове. Молча, ничего не говоря, он помог ей раздеться, и, уже уходя, у двери, помедлив, тихо проговорил: «Храни тебя Господь».

Маша рыдала, уткнувшись лицом в подушку — ей было больно, так, как не было больно еще никогда, и боль эта усиливалась с каждым движением мужа. «Не надо, не надо больше!» — задыхаясь от слез, проговорила она.

Тогда Магнус избил ее в первый раз. У него была тяжелая рука, и, Маша заплакала еще сильнее. Он отпустил ее только, когда в комнате уже совсем рассвело — за окном вставал веселый, солнечный апрельский день, а Маша, боясь разбудить пьяно храпящего мужа, вытирала слезы окровавленной простыней. Они все катились — быстрые, прозрачные, а потом дверь распахнулась от удара чьей-то ноги, и в комнату ворвался покачивающийся царь. Сзади гоготали его собутыльники.

Иван Васильевич выдернул из-под Маши простыню, и расхохотался: «Ну, все как положено!». Толпа во главе с царем ушла в палаты, а Магнус проснулся, протирая заплывшие, в красных жилках, глаза и, дыша водкой, велел: «А ну иди сюда!».

Маша обреченно, покорно, кусая губы, чтобы сдержать крик, вытянулась на ложе, но Магнус рассмеялся: «Нет, не так!»

Тогда она поняла, что и не знала еще, что такое настоящая боль.

Мария взяла подушку, и, обняв ее, чуть раскачиваясь, заплакала. Вася умер почти сразу после свадьбы — быстро, за несколько дней. Магнус даже не отпустил ее, на похороны брата, пьяно сказав: «Нечего болтаться одной».

— Это же мой брат! — попыталась возразить Маша, и, схватившись за щеку, покачнулась от сильной пощечины. Тогда муж в первый раз попробовал на ней плеть.

Маша съежилась на кровати, все еще прижимая к себе подушку, и подумала: «Ну и что, подумаешь, что торговец. Зато он добрый человек, добрый и заботливый. И он молодой, ему чуть за тридцать, это у него просто волосы рано поседели. Пусть увезет меня в Англию, все лучше, чем тут прозябать.

Магнус же меня когда-нибудь до смерти забьет, все равно. А если его и убьют на войне — то царь Иван меня в покое не оставит, начнет выдавать замуж еще за кого-нибудь. В Лондоне меня уже никто, не достанет — буду жить спокойно, рожать детей и о семье заботиться».

Девушка вздохнула и вспомнила синие глаза Питера. «И красивый он какой», — нежно подумала Маша. Она зевнула, и стала медленно снимать платье.

Оказавшись в одной рубашке, — простой, потрепанной, — Маша вдруг покраснела, вспомнив улыбку Питера.

«А ведь я ему нравлюсь», — лукаво подумала Маша, расплетая косы. Рыжеватые волосы упали волной на маленькую, высокую грудь, и она, потянувшись, проведя ладонями по телу, подумала: «Завтра ему скажу, зачем тянуть. Скажу, и пусть забирает меня отсюда. Пусть без венчания, ничего».