Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— Спасибо за приглашение, государь Иван Васильевич, — Воронцов улыбнулся, и быстрым, четким, смертельным движением вонзил кинжал в левый бок царя — туда, где билось сердце.

— Не вернется он, — Прасковья Воронцова посмотрела на мужа измученными глазами, стараясь не зарыдать. «Что бы ни случилось, закончит Степа дни свои на плахе али на колу».

Михайло молчал. Невыносимо стыдно было ему, что это не он, отец, сейчас мстил за обесчещенную дочь, а сын его, который и не жил-то еще, и не видал ничего.

— Собирайся, — наконец сказал Воронцов. «Бери Марью, Петра и уезжай».

— В подмосковную? — Прасковья тяжело, будто старуха, поднялась.

— Нет, — Михайло подумал. «Опасно вам там будет, ино близко это. В ярославскую вотчину надо вам, наверное. Там затаитесь, может, и не найдут».

— А ты? — Прасковья взглянула на мужа.

— Могу ли я бежать, аки трус, коли сын мой в оковах будет? — ответил ей Михайло. «Мало того, что не я за Марью отмстил, так еще и удеру, оставив Степана одного? Не бывать этому, жена. Честно я жил, так и помру тоже достойно».

— Что же, — Прасковья подошла к нему и обняла, положив голову на плечо, — это расстаться нам надо сейчас, Михайло?»

— Да по всему выходит, что так, — муж прижал ее к себе, — кратко, на миг, и тут же отпустил:

«Ссоберетесь когда, так я с детьми попрощаюсь».

Жена перекрестила его. «Храни тебя заступница, Богородица пресвятая».

— Прасковья, — вдруг сказал муж, «Петю-то с честью воспитай».

Женщина сглотнула слезы. «Как же еще, коли отец и брат старший у него такие, как вы. Коли б ты жив, остался, так не стыдно тебе б за сына было, Михайло».

— И Марья, — добавил муж. «Ты с ней ласкова, будь, может, и оправится она. Помолюсь я за дочь нашу у престола небесного, Прасковья. Ну, иди, — Михайло ласково подтолкнул ее, — на рассвете бы вам и выехать».

Женщина медленно, будто во сне, пошла к двери, и, остановившись, оглянулась. Муж, уронив голову в ладони, сидел на лавке.

— Да что ж ты мне сердце-то рвешь? — глухим голосом сказал Михайло, не глядя на жену.

«Если останешься, хоть на мгновение, не смогу я сделать того, что должно мне. Иди, милая, сбирай детей».

Он услышал, как медленно, со скрипом, закрывается дверь палаты, и не стало у него сил сдерживаться более — он зарыдал, кусая себе губы, чтобы ни един человек на усадьбе не услышал плача его.

Но даже сквозь рыдания свои услышал он крик Прасковьи из верхних горниц — страшный, жуткий крик, — как если бы она уже мучилась под кнутом палача.

Кинжал, запачканный алым, — на сером камне пола он был ярким, будто цветок, — выпал из рук Степана Воронцова.

Матвей, — в последнее мгновение бросившийся к царю и заслонивший его собой, — прижал руку к ране и поднес ее недоуменно к глазам. С пальцев его стекали тягучие, медленные капли.

— Как крови-то много, Степа, — сказал юноша тихим, почти неслышным голосом. Его губы посинели и, если бы не царь, подхвативший Матвея, тот упал бы на пол.

Иван опустился на колени, поддерживая отрока, и припал губами к его лбу. «Матюша, — сказал царь, «Матвей, ты глаз-то не закрывай, смотри на меня, милый. Лекаря сейчас позовем, ты только говори со мной».

— Мачеху мою привезите…, она поможет…, травами, — сказал, задыхаясь, Матвей. Потеряв сознание, он уронил голову на колени царя.

— Пошлите за боярином Вельяминовым и женой его, быстро — обернулся Иван Васильевич к братьям Адашевым, удерживавшим Степана.

— А ним, государь, что делать? — спросил Алексей Адашев, кивая на молодого Воронцова.

— В оковы, к Басманову. Пытать безжалостно, — коротко сказал царь. «И на Рождественку пусть Алексей Данилович стрельцов отправит. Истреблю я все семя их».

Степан почувствовал, что на глаза его наворачиваются горячие, быстрые слезы.

Царь бережно опустил Матвея на ковры, и, поднявшись, взяв со стола плеть, остановившись перед юношей, сказал:

— Голову подними-то, не прячься.

Степан гордо вскинул голову и тут же завыл сквозь сжатые зубы, пытаясь закрыть руками лицо — ударом плети царь выбил ему глаз.

— Кровь за кровь, Степан Михайлович, — сказал государь, и, отбросив плетку, вышел из палат.

Михайло Воронцов взбежал наверх. Жена его стояла на пороге Марьиной светелки с расширившимися от страха глазами.

Дочь лежала на полу без сознания, судорожно подергиваясь, глаза ее закатились так, что видны были одни белки. Рядом, в луже рвоты, валялись осколки разбитого горшка.

Прасковья повернулась к мужу и одними губами сказала:

— Тот отвар, из травы Федосьиной…, весь Марья его выпила, до последней капли.

— Сбирай быстро Петю, и уезжайте, — встряхнул Михайло свою жену.

— А Марья как же? — зарыдала Прасковья.

— Не жилец она на белом свете, не видишь, что ли! — Михайло опустился на колени рядом с дочерью и крикнул: «Ну что стоишь, буди Петрушу и бегите отсюда, — хоша бы на край света!»

Снизу, со двора, Воронцовы услышали стук колес и ржание коней.

Феодосия аккуратно поднесла к губам Матвея ложку с питьем.