Вельяминовы. Начало пути. Книга 1

— И как ноздри ей рвать будут? И как клеймить железом раскаленным? — Иван вгляделся в лицо царицы и покачал головой: «Ну что с тобой делать, коли хочешь ты? Придется уважить».

— Так ты же и сам того желаешь, — приникнув к губам мужа, ответила царица. «Что, неправду, что ли, говорю?»

— Правду, — сказал Иван, и, оставляя синяки на нежных плечах царицы, рывком развернул ее к себе спиной.

— Не двигайся, — прошептал он ей. Анастасия только и успела, что закусить зубами угол подушки.

— Вот как родишь, — сказал ей Иван на ухо, — тут-то ты у меня с кнутом и повстречаешься, Настена».

Царица застонала — низко, протяжно, долго.

В ближней опочивальне, услышав этот стон, заплакал — тихо и безнадежно, — Матвей Вельяминов.

Степан Воронцов улучил момент, когда Басманов обернулся за очагом, и, резко встав, опрокинул стол. Окольничий растерялся, и юноша, схватив его за горло, прижал Басманова к затоптанному полу.

— Тихо, сука, — сказал ему Степан, быстро поднося к лицу Басманова горячие клещи. «Будешь верещать — рожи всей лишишься, да и жизни тоже».

— Не губи, — прошептал Басманов. «Я тебе золота дам, сколько захочешь».

— В глотку себе его заткни, тварь, — Степан плюнул в Басманова. «Где родители мои, Марья где?»

— Сестру твою вона на кладбище свезли, еще вечером, а батюшку вслед за ней — царь Иван его охолостил железом раскаленным, он и кровью истек, — торопливо сказал Басманов. «А я, Степа, вот те крест, я батюшку твоего даже пальцем не тронул».

Степан бросил один взгляд на окольничего и тот затрясся в страхе: «Правду, правду я говорю, не бери грех на душу, Степа».

— Мать моя где? — Степан сильнее сжал шею Басманова.

— В подвале, разум у ней помутился… — прохрипел окольничий. «Царь язык ей вырвал, помирает она».

— Ключи — коротко сказал Степан.

— Царь с собой в Кремль увез, — Басманов стал хватать ртом воздух.

— Врешь, — Степан поднес к его глазам клещи. «Сейчас выжгу тебе все лицо-то».

— Не вру я, Степа, — окольничий заплакал. «Нет у меня ключей, нет!»

Степан перевернул Басманова, и, прижимая его коленом к полу, снял с себя рубашку.

Разодрав ее, он впихнул в рот окольничему кляп, связав его по рукам и ногам.

— Помнишь очаг-то, Алексей Данилович? — спокойно спросил Степан. «Коим пугал ты меня?

Так сам сейчас его попробуешь».

Он на мгновение прижал лицо Басманова к раскаленной сетке. Запахло паленым мясом и волосами. Окольничий завыл, заглушаемый тряпкой во рту.

— Чтобы помнил обо мне, — Степан бросил Басманова на пол, и, вскочив на окно, вдохнул холод осенней ночи.

Юноша прыгнул на спину какой-то кляче, стоявшей на дворе, и, нагнувшись к самой ее холке, перескочил через низкий забор Разбойного приказа.

— Федосья! — женщина медленно выплывала из сна. «Федосья!»

Ей снился дом на холме над просторным, темным, северным морем. Волны бились о каменистый, обрывистый берег, низкие тучи вереницей шли на юг, вокруг не было никого и ничего — только дальние горы на горизонте, только поросшая вереском равнина, только ветер и огонь в очаге.

В этих снах Марфа была уже почти взрослой, в этих снах у Феодосии были еще сыновья и дочери. С темными волосами, как у Федора, или со светлыми локонами, как у нее, синеглазые и сероглазые дети. В этих снах она чувствовала, как поет ее тело, как наливается силой ребенок внутри нее, как тяжелеют ее лоно и грудь. В этих снах она была плодной.

Каждый раз, с тех пор, как отняла она от груди Марфу, она ждала новолуния, и каждый раз, видя кровь, прятала слезы — Феодосия давно поняла, что не принесет она более детей, что так решил Бог, — ожесточившись на землю, где только слезы, и страдания, и смерть.

Там же, в ее снах, не было страха — не было бессонных ночей, не было ожидания стука в ворота, не было одиночества и безнадежности.

Там, в маленьком доме на холме, был свет, и смех детей, и улыбка ее мужа, и то, как вечерами они сидели, обнявшись у огня, и знали, что так будет всегда — покуда стоят небо и земля.

-Да просыпайся, — услышала она шепот Федора. Феодосия открыла глаза и увидела мужа, наклонившегося к ней со свечой в руке.

-С детьми что? — спросила женщина, приподнимаясь.

-Нет. Приходи в конюшню. Мазь, у тебя какая, для ран есть? — сказал муж, что-то ища в сундуке. «А, вот они».

- Есть, сейчас принесу.

- И тихо, тихо. Слуг не разбуди, — Федор вышел, неся в охапке какую-то одежду.

На конюшне было темно, только единая свеча горела в дальнем углу. Феодосия шла босиком по холодным камням пола, и кони тихонько ржали, вскидывая головы — вороные, гнедые, белые.

Федор наклонился над человеком, лежавшим на соломе.

— Вот это выпей, — услышала она голос мужа. «Хоша согреешься».

Федосья присела рядом и осторожно размотала грязную тряпицу, прикрывавшую рану.

— Потерпи, Степа, — мягко сказала она, осматривая прикрытую разорванным, гноящимся веком пустую глазницу. «Когда глаз-то вытек?»

— Третьего дня, — ответил Степан, и показалось женщине, что не слышала она еще более измученного голоса.

— Сейчас я промою, и мазь наложу, а ты потом сам уже, хорошо? — захлопотали ловкие пальцы женщины.