Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

— У нее вчера какой-то с Немецкой слободы был, — усмехнулся целовальник, — они ж семейные все, домой торопился. Но заплатил как надо, а, то б он у меня до Яузы своей не добрался бы».

— Ты вот что, — велел Федор, — бутылочку мне наверх дай с собой, ну и пирогов, может, каких, коли свежие они, потом принеси.

— Конечно, — уверил его целовальник и остановил руку Федора, что потянулась за серебром.

«Даже и не думайте, Федор Петрович, вы у нас всегда гость желанный. Сие честь для нас, сами знаете, Федор Савельевич тако же нас навещает».

Федор взял за горлышко запотевшую — только из ручья, — бутылку водки, и, поднявшись наверх по узкой, темной лестнице, чуть постучал в деревянную дверь.

— Ну, кто там еще? — раздался сонный, недовольный голос. «Раз выпало счастье до обедни поспать, и то мешают».

— А ты открой, да посмотри, — улыбнулся Федор, прислонившись к бревенчатой стене.

Пестрядинная занавеска отодвинулась, и Пелагея, — в чем мать родила, прикрытая только черными, до пояса, растрепанными волосами, зевая, сказала: «Истинно, вот уж редкий гость».

Федор, выбив пробку, отхлебнул и сказал: «Говорят, Пелагея Ефимьевна, у тебя к оному закуска есть».

— Забыл уже? — девушка, улыбаясь, потянулась, и Федор, припав губами к ее шее, проговорил: «Я что пониже тоже давно не пробовал. Пойдем, — он потянул ее в сторону широкой, с измятой, еще теплой постелью, лавки.

Пристроив ее сверху, он вдруг усмехнулся, и, закинув руки за голову, пообещал: «Если не будешь лениться, потом на спину уложу».

Пелагея, закусив губу, подвигалась и сердито сказала: «В тот раз ты мне лавку сломал, медведь».

— И поправил тако же, — рассудительно заметил Федор, кладя руки на ее маленькую, острую грудь, наклоняя девушку к себе поближе.

В огромной, с низким, золоченым потолком, палате, были раскрыты окна, и с кремлевского двора доносилось курлыканье голубей. Царица Ирина Федоровна воткнула иголку в напрестольную пелену с ликом Спаса и вдруг подумала: «А был бы тут Митенька, веселее было бы. Хорошо, лето еще, а зима настанет — только и сиди у печки, с кошкой на коленях, да сказки слушай».

Она внезапно вспомнила ту давнюю, морозную ночь, когда Иван Васильевич в первый раз пришел к ней, и, наклонившись к пяльцам, украдкой приложила к горящей щеке прохладный шелковый рукав сарафана.

Лиза искоса посмотрела на красивое, спокойное лицо государыни, и, вздохнув, продолжила вышивать — тонкими, аккуратными стежками.

— Уж скоро должны и вернуться Борис Федорович с женихом твоим из Углича, — прервала молчание государыня. «Рада ты, должно быть, что замуж выходишь?».

— Рада, царица-матушка, — тихо ответила Лиза.

— Ну да, князь Василий Иванович, хоша и в опале был, однако сейчас опять — в милости государевой, благодаря брату моему, — наставительно сказала Ирина Федоровна. «Так что ты, боярышня, Борису Федоровичу благодарна, быть должна — хоша ты и кровей хороших, и не бесприданница, однако ж, в Угличе сидя, такого б мужа тебе не найти было.

— Буду молиться за здравие Бориса Федоровича, — перекрестившись, ответила Лиза, — тако же и за царя Федора Иоанновича, и за вас, государыня, дай вам Господь долгой жизни и чадородия.

Ирина посмотрела на блестящие, пышные, украшенные жемчужным венцом, косы девушки.

Ничего не ответив, царица поджала тонкие губы.

«Эта рожать каждый год будет, — зло подумала царица, — вон, молодая какая. А мне тридцать пять следующим годом». Она поднялась и Лиза, опустив глаза, тут же встала.

— К обедне звонят, — сухо сказала государыня. «Опосля оной потрапезуем, и Евангелие мне почитаешь».

Лиза низко, поясно поклонилась, и царица, покачивая стройной спиной, вышла из палат.

Девушка чуть вздохнула, и, подойдя к окошку, взглянула на глубокое, синее, летнее небо.

Над Красной площадью чуть поблескивали купола Троицкой церкви, и Лиза поежилась, вспомнив матушкины слова.

— Не сегодня-завтра они из Углича вернутся, — горько подумала девушка, и, оглянувшись, подняв подол сарафана, прикоснулась к кинжалу. «И что тогда, — Лиза присела на широкий каменный подоконник, — под венец с ним вставать? Да никогда в жизни! Мне же матушка рассказывала про маму мою — как ее за не любимого, выдали».

Лиза вспомнила внимательные, холодные, обшаривавшие ее с ног до головы глаза Шуйского, и спокойно вглядевшись в кремлевский двор, сказала себе: «На Воздвиженку не пойду, хоша она и рядом, там сразу узнают меня. Да Федя и не бывает там почти. Сразу на стройку надо. До вечера простыни разорву и свяжу, одежду тако же достану. Еще эта ключница треклятая со мной ночует, ну да ладно — зря мне, что ли матушка кинжал с собой дала?».

Девушка слезла с окна и пошла в домовую церковь государыни, где уже начиналась обедня.

Федор закинул голову и посмотрел на дыру в крыше церкви. Рабочие устанавливали леса.

— Тут, ваше высокопреосвященство, — угрюмо сказал юноша, — не три кирпича обвалилось, как ваш гонец клялся, а половина свода вниз ухнула.

Низенький, сухенький митрополит сложил руки и умильно взглянул на огромного, рыжего мужика, что стоял перед ним.