Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Деревья, треща под ударами, стали медленно клониться вниз.

Федосья, жмурясь от дыма, обнимая руками мокрые плечи, стояла на пороге юрты.

— А, привели, — Карача легко поднялся и подошел к ней. Визирь был ниже ее. Он покачался на кривых ногах и холодно сказал: «А ну на колени встала, и ползи, перед тобой хан земли Сибирской».

Девушка, уперев глаза в покрытый грязными коврами земляной пол, медленно опустилась на колени.

В центре юрты, у низкого столика, покрытого остатками трапезы, лежал полный, широкоплечий человек в развязанном халате.

Кучум посмотрел на нее темными, узкими глазами, и, погладив редкую бороду, велел на ломаном русском: «Поднимись».

Федосья встала, прикрываясь волосами. Горел, трещал фонарь с бараньим жиром, и Федосья вдруг вспомнила, как ее обливали водой на дворе — ведро за ведром, под хохот собравшихся вокруг татар.

— Повернись-ка, — велел хан, осматривая ее с головы до ног. «И вправду носит, — Кучум вдруг рассмеялся и обратился к Караче: «Пробовал ты ее?».

Как везли сюда, лежал с ней, — Карача опустился на подушки. «Девка как девка, ничего особенного, только что молодая. Еще семнадцати нет ей, русские говорили».

Кучум обгрыз баранью кость и кинул за спину. «Ну ладно, ты езжай на север, как и говорили, а я ее оставлю при себе пока, потом решу, что с ней делать».

Карача поклонился и вышел из юрты.

Хан зевнул, и сказал: «Сейчас лягу с тобой, потом уберешь здесь, — он повел рукой на стол, — объедки собакам отнеси, по дороге можешь кости за нами обглодать. Спать у входа будешь, там попоны лежат».

Федосья молчала, чувствуя, как на ресницах собираются слезы.

— Ну, что застыла! — резко сказал хан. Девушка, сглотнув рыдания, легла рядом, задыхаясь от чада фонаря, что висел над ними.

В тусклом свете лицо Кучума было непроницаемым — будто маска. Он опустил руку вниз, Федосья почувствовала грубые пальцы, и закрыла глаза. «Хорошо», — пробормотал Кучум и, уложив ее на бок, сказал: «Еще мой нужник будешь чистить, русская».

Федосья приказала себе не плакать, и просто лежала, смотря в темноту юрты, чувствуя его сальные пальцы на своем теле. «Ну, все, — Кучум завязал пояс халата и рыгнул, — давай, убирайся здесь. И подмойся потом на дворе — я тебя с утра опять позову».

Девушка встала, и принялась собирать разбросанные по юрте кости. «Халат там возьми, — Кучум широко зевнул, — из старых тряпок какой-нибудь. Из юрты без платка не выходи — лицо закрывай, поняла?».

Федосья, молча, кивнула, и только когда Кучум захрапел, она, привалившись к стене юрты, опустив лицо в ладони, позволила себе несколько раз прерывисто, часто вздохнуть. «И слез уже не осталось», — горько подумала девушка, поднимаясь, накидывая на плечи грязный халат, опуская на лицо темный платок.

Михайло Волк поежился и пробормотал: «Хорошо, что я печь сложил, как раз до холодов успел». Серые тучи повисли над крепостцей, и двое дозорных — Волк и Григорий, укутавшись в армяки, следили за дорогой на восток. Здесь, на вышке, было совсем, зябко, дул резкий ветер, равнина уже укуталась в легкий, недавно выпавший снег.

— Смотри-ка, — вдруг сказал Григорий, — а ведь и вправду, город поставили. Даже церковь есть, все, как положено.

Волк поднял загрубевшие, застывшие ладони, и, улыбаясь, проговорил: «Сказал бы мне кто на Москве, еще тем летом, что вот этими руками я себе дом срублю — не поверил бы. А ты в своем Ярославле, чем занимался?»

Григорий повел мощными плечами и неохотно сказал: «Да так, тоже, как и ты — на дорогах баловался. А ты что, Волк, дом-то построил — охота тебе была время- то на это тратить, спал бы в общей горнице, вместе со всеми».

Михайло усмехнулся. «Кто бы говорил, ты ж сосед мой, тако же зачем-то избушку возвел».

Парень покраснел и пробурчал что-то.

— Как снегу больше ляжет, хочу у Ермака Тимофеевича попроситься на охоту сходить, — сказал Михайло. «Даже с печкой, — и то холодно, зверя набью, одеяло сделаю меховое».

— Чтобы не холодно было, жену нужно, — рассмеялся Григорий, — с ней и без одеяла жарко будет.

Волк присвистнул и глянул на дорогу. «Смотри, обоз какой-то. Как бы, не атаман возвращается».

— И верно, — Григорий перегнулся с вышки и крикнул: «Сие Ермак Тимофеевич, открывайте ворота-то!».

Большие, в три человеческих роста ворота заскрипели и Михайло сказал: «Смотри-ка, не один атаман приехал. Значит, удалось ему с остяками-то местными задружиться».

В горнице было жарко натоплено. Ермак сбросил лисий, богатый малахай с головы и улыбнулся: «Ну вот, под руку нашу пришли. Рыбы привезли нам, — мерзлой и соленой, мехов тако же. Садись, — кивнул он остяку.

Тот улыбнулся, поклонившись парням и, подбирая слова, сказал: «Урус сильный, воевать не надо, дружить надо».

— Надо, — Ермак разлил водку и кивнул: «Пей, за дружбу нашу. А Тайбохтой когда к нам придет?»

Остяк выпил, и, быстро отрезав ножом тонкий кусок мороженой рыбы, сказал: «На юг он ушел, и лучники с ним. Только старых тут оставил, и женщин».

— А ты чего с ним не отправился? — подозрительно спросил атаман.